Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году

Шинкарев Леонид Иосифович

бюро, председатель российского Совета министров 26.

В Кремле Свободе, Дубчеку, Чернику, Смрковскому отвели отдельные

комнаты, другие жили по два-три человека. Все могли встречаться, но не вы-

ходить из помещения. Некоторых поселили на Ленинских горах.

Помощник Косыгина особо предупредил Черника о запрете встречаться

с московской общественностью. «Они пытались отделить нас двоих, Дубчека

и меня, от наших товарищей, чтобы перед появлением президента

и делега-

ции заручиться нашим согласием с их оценкой съезда и надавить на других.

“Вам не надо думать о последствиях”, – предупредил Подгорный. Как же так,

возмутился Дубчек, вы нам можете только советовать, мы сами будем ре-

шать. Наступила гробовая тишина… Требование, чтобы мы в Москве осудили

ХIV съезд партии, было поспешным, непродуманным, авантюристичным,

ущербным для репутации СССР, таким же несовместимым с большой миро-

вой политикой, как и ввод войск» 27.

Согласие с советской оценкой Высочанского съезда было для чехов не-

посильной ношей, оскорбляющей рабочих, их партию, саму делегацию, и с

этим возвращаться домой? Никто, даже из противников реформ, внутренне

не принимал кремлевских методов добиваться своего. Но люди европейско-

го склада склонны к компромиссам, их нравы умягчены, они не слишком

упорствуют, если речь не идет об угрозе нации, о сохранении самоуважения.

Пожалуй, они насчет съезда еще поупорствовали бы, но прилетел Зденек

Млынарж, с ним другие члены делегации. Дома, говорят, толпы людей на

улицах и на площадях, толкутся между танками, жерлами орудий, вокруг

солдаты с автоматами; достаточно спички, и все взорвется.

24 августа Брежнев повторил Смрковскому, Шпачеку, Шимону: «Если

сейчас всего этого не пресечь, начнется гражданская война, начнется битва,

и тогда будет пролито много крови» 28.

Представление о пролитой крови у Москвы и у Праги разное. Для мало-

численного народа Европы каждая человеческая жизнь самоценна, ее никто

не должен отнять; в стране раньше многих других отменили смертную

казнь. А Брежнев мог сказать собеседникам, как разумеющееся: «В Братисла-

ве одну нашу машину сбросили в воду, утонули люди. Но это все мелочи, мы

будем счастливы, если не будет массового кровопролития» 29.

Утонули люди – это все мелочи.

Нас много, нас хватит!

В правительственной Комиссии чехословацкой Академии наук по ана-

лизу событий 1967–1970 годов мне показали письмо хирурга Алоиса Хонека

из клиники, расположенной в районе Прага-1 по улице На Франтишку, дом 8.

Доктор дежурил в клинике в ночь с 20 на 21 августа. Первый пациент с огне-

стрельным

ранением поступил около пяти часов утра, это был чех лет трид-

цати, он выкрикивал ругательства в адрес «свиней» и плевался. А вслед за

ним «скорая помощь» привезла советского солдата, по виду от тридцати до

сорока лет, темные волосы, ранен в голову. Пациента стали готовить к опе-

рации. Он назвал свое имя: Николай Семенович, 22 года. Доктор спросил, как

пригласить его командира. «Он не приедет, – отвечал раненый, – он сам в

меня выстрелил». Почему? За что?!

Из письма доктора А.Хонека от 25 июля 1991 года: «Раненый сказал, что

командир выстрелил, когда услышал, что солдат не будет стрелять в чехов,

которые освобождали его родину…» 30 Видимо, солдат был с Западной Укра-

ины, которую освобождал корпус Людвика Свободы. В клинике операция

прошла успешно, солдата отпустили в часть, но встретиться с ним доктору

Хонеку больше не пришлось, и он до сих пор не может понять, как командир

мог стрелять в подчиненного. Но это у малого народа каждый человек на

счету, а для крупного этноса, да на великих пространствах, человек, повто-

ряю, песчинка, никто не заметит, куда унесло. Многочисленному народу

нужна только победа, он за ценой не постоит.

Но Москве не до умствований.

Созданы рабочие группы по подготовке проектов протокола: с одной

стороны Косыгин, Суслов, Пономарев, с другой – Гусак, Млынарж, Шимон.

Чехи, помнит Черник, умышленно не включили в группу никого из членов

Политбюро: будут развязаны руки для поправок. Текст протокола писали

Млынарж и Шимон и сразу переводили на русский. От советской группы

приходил чей-нибудь помощник, уносил пару листков, а час спустя возвра-

щал с поправками. Пришел Пономарев: «Не нужно вам ничего писать. Мы са-

ми подготовим проект, а вы скажете замечания».

Позволю себе привести фрагменты из воспоминаний Олдржиха Черни-

ка, услышанных мною у него дома в Праге в феврале 1990 года, учитывая,

что они, на мой взгляд, дополняют его свидетельства, хранящиеся в архиве

Института истории Чехословацкой Академии наук.

«Я напомнил Пономареву, что мы делегация Чехословакии, и каким должен быть

протокол, решать должны также и мы, иначе не будем подписывать. Он пожал плечами:

“Это как хотите, можете сидеть здесь хоть три года”. Я не удержался: “Мы готовы сидеть

вечность, можете и дальше решать наши проблемы без нас. Вы же вошли в нашу страну,