Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году
Шрифт:
Потрясенным человеком, ни строчки не написав, он поднялся с фут-
больного поля на вертолете, долетел до Дрездена, оттуда на двухместном
самолете до Берлина, затем военно-транспортным долетел до Москвы, наде-
ясь открыть власти глаза. Поступок по тем временам неслыханный, чрева-
тый потерей работы, социального статуса и т.д. Случись такое в других ре-
дакциях, возник бы шумный политический скандал, и газетчик забыл бы о
своей
Толкунов помог Борису тихо перейти в научный институт, отвел от него
удар.
Стала известной история другого известинца, Владлена Кривошеева,
корреспондента газеты в Праге. Он был в дружеских отношениях с Дубчеком,
конфликтовал с советским послом Червоненко; главному редактору прихо-
дилось улаживать отношения корреспондента с послом. Когда утром 21 ав-
густа журналист поднял штору и увидел под окном советский танк, он был
«психически раздавлен, в первый раз заболело сердце; чехи шли мимо, глядя
на танк с недоумением, как на инопланетное существо. Я боялся выйти на
улицу, хотелось спрятаться, никуда не высовываться. Вдруг звонок из редак-
ции, кто-то из аппаратчиков просит срочно репортаж, как Прага встречает
наших хлебом-солью. Я кричу: тут все наоборот, люди разъярены. А в ответ:
“Это не твое дело, ты пиши. .” “Я бросил трубку”», – рассказывал мне
Владлен 16.
До посла дошла информация о том, что Кривошеев не одобряет воен-
ную акцию и не скрывает этого от чешских друзей. По словам вице-консула
Н.П.Семенова, офицера контрразведки, посол направил его в корпункт «Из-
вестий» с заданием в двадцать четыре часа вернуть Кривошеева в Москву
(«выдворить», на их языке). Потом вице-консул напишет, будто он сказал
журналисту: «Думаешь, нас всех не гложут подобные сомнения, но ведь мы
не кричим об этом на каждом шагу». Он [Кривошеев] угрюмо молчал. Можно
было предположить, какие мысли его сейчас обуревают: в Москве его навер-
няка выгонят с работы, исключат из партии, может быть, даже арестуют 17.
Толкунов прикрыл и Кривошеева.
Отдел агитации и пропаганды ЦК партии (агитпроп) давно был раз-
дражен Толкуновым: он не считался с аппаратчиками, проходил мимо отде-
ла, не выслушивал указаний. Но функционеры средней руки ничего сделать с
ним не могли: он был вхож к членам Политбюро и секретарям ЦК, вопросы
решал с ними.
В этой ситуации лучшего подарка для агитпропа нельзя было приду-
мать: руководимые Толкуновым «Известия» разворачивают в стране «изби-
ение партийных и комсомольских кадров» – так была оценена передовая
статья. На
вич был в отъезде.
Агитпроп требовал от газеты объяснительные записки, каждый день
новые. Как-то утром меня разыскал сотрудник секретариата: «В четыре часа
тебе надо быть на Старой площади у Яковлева, первого заместителя заведу-
ющего агитпропом». Без десяти четыре я на Старой площади. Пропуска нет.
По внутреннему телефону набираю номер Яковлева. На часах без одной ми-
нуты четыре. «Александр Николаевич, – представляюсь я, – мне назначена
встреча, а пропуска нет». – «На сколько назначена?» – «На четыре…» – «Вот в
четыре и будет!» – трубка грохнула на рычаги. Яковлев тоже не любил глав-
ного редактора «Известий». Оба прошли войну, оба оказались на высших
идеологических должностях, но Толкунов мог позволить себе самостоятель-
ность, для партийного аппаратчика непозволительную.
Я тогда не знал, что по решению Политбюро в августе 1968 года Яко-
влев находился в Праге как организатор идеологического прикрытия втор-
жения союзных войск. Ему подчинялись все советские телевизионщики, ра-
дисты, газетчики, в том числе печатавшие пропагандистские листовки на
чешском и словацком языках. Выполнив свою миссию и недавно вернувшись
в Москву, он продолжал борьбу за чистоту идеологии.
Мне запомнился огромный кабинет. За столом небольшого роста чело-
век с залысинами и в очках, не глядя на меня, механически перебирает бума-
ги. Поразила несоразмерность гигантского стола и еле видного за ним Алек-
сандра Николаевича. Наконец, поднял голову и сразу взял высокий тон, ад-
ресованный не столько мне, сколько «Известиям». Он сильно окал, как чело-
век из крестьянской семьи, из северной глубинки (оказалось, из ярославской
деревни), говорил торопливо, будто опасаясь не успеть выплеснуть все, что
накопилось. Теперь трудно воспроизвести услышанное дословно, но запом-
нившееся передам в точности.
О том, что «Известия» временами позволяют себе особое мнение, некую
элитарность, в коридорах власти поговаривали многие. Яковлев объяснял
позицию газеты очевидным для него «духом вседозволенности и политиче-
ской безответственности», сидящем «в каждом из вас». При попустительстве
главного редактора, говорил он, журналисты используют страницы газеты
«для защиты своих сомнительных друзей». Подразумевалась, видимо, по-
павшая в ежедневные секретные сводки Главлита СССР (цензурного комите-