Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году
Шрифт:
лец. Мы строем пели антифашистские песни, уверенные, что немецкий рабо-
чий класс, как нас учили, а за ним пролетарии Европы протянут братскую
руку помощи и осенью мы с победой вернемся домой. Подумаешь, делов-то!
Но все пошло не так. И теперь наши танки с теми же словами о помощи рабо-
чему классу Чехословакии снова на чужой земле. . Да, я не вышел на Красную
площадь с протестом. Но я не ходил на нее и с другими, противоположными
лозунгами
Левитанский
кии, какой ее видит освободитель 1945 года теперь, в шестьдесят восьмом. Я
запомнил только рефрен: «Прости меня Прага, сирень сорок пятого года…
Прости меня, Влтава!»
Как каждый немногословный, на вид угрюмый человек, он глубоко пе-
реживал военное вторжение в Чехословакию. С разрешения Юры я записал и
эти стихи на диктофон, но в 1983 году проникшие в московскую квартиру
воры унесли магнитофон и коробку с кассетами, тогда дефицитными; среди
исчезнувших кассет оказалась запись стихов Левитанского.
И совершенно убила меня встреча с Юрой в 1996 году. «Слушай, – сказал
он, – я готовлю свой однотомник, никак не найду черновик со стихами о Пра-
ге. Потерял! Помнишь, я читал тебе? Дай переписать с твоей кассеты».
Я был готов провалиться сквозь землю. Мы вместе силились вспоми-
нать строки, но, кроме рефрена, припомнить ничего не могли.
Юра, Юрий Давыдович Левитанский… В Георгиевском зале Кремля в
присутствии Б.Н.Ельцина поэту вручали Государственную премию России.
«Тихий лирик» сказал:
«Наверное, я должен бы выразить благодарность также и власти, но с
нею, с властью, тут дело обстоит сложнее, ибо далеко не все слова ее, дела и
поступки сегодня я разделяю. Особенно все то, что связано с войной в Чечне
– мысль о том, что опять людей убивают как бы с моего молчаливого согла-
сия, – эта мысль для меня воистину невыносима…»
Президент России смотрел на лауреата изумленно.
Прага, Кабул, Грозный – для Левитанского это была одна и та же война,
ему ненавистная. «Уже меня не исключить / из этих лет, из той войны. / Уже
меня не излечить / от той зимы, от тех снегов. / И с той землей, и с той зимой
/ уже меня не разлучить, / до тех снегов, где вам уже / моих следов не разли-
чить…»
Выступая в мэрии Москвы 25 января 1996 года, Юрий Левитанский
снова заговорил о войне в Чечне, напрягаясь, волнуясь, задыхаясь – чувствуя,
что его не понимают.
И сердце остановилось.
Когда в октябре 2003 года в журнале «Знамя» появятся рабочие тетра-
ди
года поэт назовет минувшую декаду «страшной десятидневкой». Можно
представить, как страдал этот совестливый человек, большой русский поэт,
прошедший войну, глубже других ее прочувствовавший, пронзительней
многих о ней написавший, услышав о вводе войск в Чехословакию. Возмож-
но, веселого героя-солдата своей поэмы, народного любимца Василия Тер-
кина, по натуре близкого Йозефу Швейку, он представил на танке, грохочу-
щем по улицам чешской столицы, по им тоже вымечтанному социализму с
человеческим лицом. Поэта охватил ужас, и одна за другой на бумагу мучи-
тельно ложились строки: «Что делать нам с тобой, моя присяга, / где взять
слова, чтоб рассказать о том, / как в сорок пятом нас встречала Прага / и как
встречает в шестьдесят восьмом».
Это было в писательском дачном поселке Красная Пахра под Москвой.
Поэт не мог спать, встал в четыре утра и в пять, по его словам, слушал радио
– «в первый раз попробовал этот час. Слушал до 6, курил, плакал, прихлебы-
вая чай» 15.
Примерно через год возглавляемый им журнал «Новый мир» будет раз-
громлен.
А два года спустя поэта похоронят на Новодевичьем кладбище в
Москве.
Перечитывая дневник, я и сейчас содрогаюсь, представляя, как этот
большой человек, классик русской литературы, воплощение ее совести и до-
стоинства, истинный патриот России, в первые ночи после вторжения войск
в Чехословакию долго не может уснуть – и плачет.
Интеллектуальный слой в российской глубинке был в большинстве
благонадежный, но и в нем встречались люди критического склада ума. Гео-
графию очагов внутреннего несогласия с чехословацкой политикой властей
я представил, когда при разборе своих бумаг обнаружил письмо Тамары
Дмитриевны Латаевой (1991 год) о драматических событиях на далеком Са-
халине, в педагогическом институте. «У нас был преподаватель кафедры
русского языка Виктор Александрович Коваленин. Человек талантливый
(зав. кафедрой его называла “лингвистом от Бога”), он владел многими язы-
ками, а славянскими, кажется, всеми. Читал чешские, словацкие, польские,
сербские газеты, которые тогда свободно продавались в киосках. В год
Пражской весны, учась в заочной аспирантуре в Москве, он возвращался в