Я это все почти забыл... Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году
Шрифт:
ками на губах.
И правы бывшие чехословацкие и французские друзья, приславшие вам
свои возмущения. Теперь у вас не будет искренних друзей и не может быть.
Вы находитесь в Москве, а они у себя дома, и они видят безрассудность и
авантюризм политики, которая привела мир к рубежу всеобщей войны».
(Таллин, В.Эйхвальд).
«Очень жаль, что газета по примеру “Правды” распространяет вымыслы
и ложь, защищает оккупацию братской страны и не сообщает о реакции
ровой (в том числе коммунистической) общественной мысли на этот позор-
ный шаг». (Анонимное письмо из Риги).
«Ваш “Журналист” сильно много брешет в статье про Ганзелку. Не зна-
ем, кто на самом деле Ганзелка – миллионер или коммунист, но выходит, что
то, о чем он пишет, все было, а что пишет “Журналист”, то неправда. Он ду-
мает, что читатель дурак неграмотный, ничего не знает, ничего не помнит.
Знают и те, кого еще не было в 1930-х годах, и их дети школьники уже
знают, что тогда было, сколько трудящихся людей и крестьян с голоду умер-
ло. Как у них все отнимали и не выпускали из деревень в город и как они,
пухлые и мертвые, под забором лежали, и как их милиция обратно выгоняла,
а партия всем тем командовала. И как партия со Сталиным потом специали-
стов своих уничтожала, остались одни прихвостни, которые и 1941 год про-
зевали и немцам больше, чем своим, верили. И из-за них в войну много лиш-
него народу погибло. Знаем, как колхозы разоряли. Знаем, что Ленину в цар-
ской ссылке было легче, чем своим же у своих. Думаете, если газеты не писа-
ли об этом, то народ и не говорит между собой ни о чем? Народ уже давно то
самое думает, что чехословаки говорят про нашу партию». (Киев, Селиванов).
«Провокационную статью самое лучшее подписать “Журналист”, а ина-
че ни один честный человек не подаст руки. Все мы очень давно и хорошо
знаем и Ганзелку, и Зикмунда, и Когоута, и никакие злобные статьи и ника-
кая клевета на нас не воздействуют, а вы не пишете, а шипите, “яко змий”, и
злобная слюна долетает аж до Праги. И никакая злобная клевета не изгладит
прекрасного впечатления о Ганзелке и Зикмунде, как о хороших патриотах, о
прекрасном таланте писателей и чудесных сердечных людях. И никакие ло-
зунги и никакая агитация не поможет, чтоб чехи питали “дружеские чувства”
к агрессорам и оккупантам из Советов. Вас туда никто не звал, и никому не
нужны ваши “дружеские чувства”. Приведите в порядок вашу нищую и гряз-
ную отсталую страну. Единственно, чему научились, – пускать мыльные пу-
зыри в небо и бросать в космос миллиарды. . А хорошо написал Ганзелка, и
никакая клевета вам не поможет,
тесь с нашей земли». (Киев, Пынтак и др.) 12.
Перечитываешь, пытаешься представить авторов – и осторожных, из-
бегающих называть себя, и не намеренных прятаться. Вряд ли они догады-
вались, что главный редактор газеты – писатель! – не спросив их согласия,
эти их доверительные письма в газету перешлет в ЦК КПСС, оттуда их
направят в Комитет государственной безопасности, а уж там «контру»
найдут, достанут из-под земли.
Другое дело Мстислав Ростропович. На следующий день после ввода
войск в Прагу великий виолончелист перед переполненным залом демон-
стративно исполнит с оркестром концерт Дворжака и, как напишут газеты,
уйдет со сцены со слезами на глазах. Но это будет в Лондоне.
У советской интеллигенции, у причислявших себя к ней, отношение к
чехословацким событиям было разным. К одним в очередной раз пришло
чувство брезгливости, стыда, нежелания иметь с этой акцией, с затеявшими
ее, ничего общего; даже высказываться по этому поводу казалось унизи-
тельным. Когда Василий Аксенов и Евгений Евтушенко услышали о вторже-
нии, отдыхая в Коктебеле, оба крепко выпили в поселковой столовой и пла-
кали, как будет вспоминать поэт, один слезами ненависти, другой слезами
обманутого идеалиста; а потом первый, посылая кому-то проклятия, обви-
няя по дороге всех встречных в рабской психологии, пойдет в гостиницу
спать, а второй поспешит на почту дать телеграммы с протестом в Москву, на
имя Брежнева и в чехословацкое посольство с моральной поддержкой. Раз-
ность реакции зависела не от оценки события, тут не было двух мнений, а от
веры или неверия в способность властей прислушаться.
В подобной ситуации в 1939 году, когда Чехословакию захватила Гер-
мания, жившая в Праге в эмиграции Марина Цветаева обращалась к соседу-
завоевателю: «Полкарты прикарманила / астральная душа! / Встарь – сказ-
ками туманила, / днесь – танками пошла. / Пред чешскою крестьянкою / – не
опускаешь вежд, / прокатываясь танками / по ржи ее надежд?» Три десятка
лет спустя, когда другие, советские, танки, превосходящие численностью и
боевой мощью те германские, тоже оказались «пред горестью безмерною сей
маленькой страны», исторгнуть из своей души совестливые строки, по нрав-
ственному звучанию близкие цветаевским, русская литература не смогла. За
собратьев, на время оцепеневших, ставших бессловесными, первым подал