Я ищу Китеж-град
Шрифт:
— Обещанка-цацанка, а дурному радость, — не утерпела Света.
Ежик нахмурился.
— Думаешь, не сдержу? Нет?
— Нет.
— Уже документы подал.
— Врешь. Куда?
— В техникум.
— Я не с кухни кума, я из техни-кума, — фыркнула Света. — Все равно врешь.
— Да будет вам, — остановил их Дорохов. — В чем Снегирев нас обогнал? Только в технике. Так сразу не догонишь — инженер.
В глазах у Виктора появилось уже знакомое мне выражение упрямого терпения. Я знал, что оно не исчезнет до тех пор, пока он не объяснит всего, что им непонятно. Виктор мог объяснять часами, не проявляя
— Хочешь знать, в чем он нас обогнал? На прошлой неделе он был на концерте Ойстраха. А мы были? Нет. Кто из нас интересуется серьезной музыкой? Никто. Еще пример. Встречаю Снегирева на книжном базаре у библиотеки Ленина. Смотрю, книжки покупает. Багрицкий и Брюсов. И то и другое — стихи. А знаем мы таких поэтов? Не знаем… или мало знаем, — поправился он, заметив протестующее движение Светы. — И не любим стихов. Не читаем.
— Я Есенина люблю, — сказал Ежик.
— Ну а кроме? Молчишь. А кто «Гамлета» в театре видел? Света видела… Больше никто? А Снегирев в двух театрах его смотрел. Зачем, спрашиваю? Для сравнения, говорит.
— Всего не посмотришь, — сказал Дорохов.
— И не прочтешь, — добавил Федя.
Оппозиция только подхлестнула Виктора. Он ринулся в атаку, как танк, подавляя батареи противника.
— Ну и что? Не прочтешь всего и не надо. А что прочтешь — твое. Я вот о чем: работа не может и не должна целиком поглощать человека. И чем дальше, тем у нас будет все больше свободного времени. Все время учиться тоже нельзя — надо отдыхать. А как? Я много думал об этом, и вот что вам скажу. Пить водку, песни горланить или весь вечер лежать на брюхе у телевизора — это не занятие для настоящего человека. Надо чем-нибудь интересоваться помимо дела. И чем больше интересов, тем богаче человек. Для серьезной музыки у меня, пожалуй, ухо пока еще неподходящее. Слуху мало. А вот Ежику прямое дело на концерты ходить — слух абсолютный. Я лично живописью заинтересовался. Прослушал пару лекций, почитал кое-что, по выставкам походил. Многого, понятно, не достиг, но уже разбираюсь немножко. Рыночных лебедей у себя не повешу.
— Это жена, — смутился Дорохов, — не может расстаться.
— Я не в укор, — продолжал Виктор, — я об интересах только. Например, орхидеи мои. У нас говорят: блажь. Смеются. И зря. Сколько я книг в связи с этим прочел — один Тимирязев чего стоит. Золото! И химией подзанялся маленько — надо составы для удобрений знать.
— Ну, я эти сады разводить не буду. Не по мне, — перебил Дорохов.
— И не надо. К чему влечет, тем и занимайся. Вон Федор, к примеру, марки собирает…
— Бросил уже, — смущенно признался Федя.
— Напрасно. Он хорошо марки собирал, с умом. Географию лучше всех нас знает. Помнишь «малюку силлатан», Федор?
Подобревшие глаза Виктора, поощрив Федю, остановились на мне.
— С ним, знаете, какой случай был, Иван Андреевич. Приносит как-то треугольную марку с рыбами. Внизу подпись: «Малюка силлатан». Ни он, ни я такого государства не знаем. Посмотрели атлас в читалке: нет такого государства. Увидела нас Верочка, секретарша директора. Чем, спрашивает, интересуемся? Мы объяснили. Пойдемте, говорит, со мной, у директора в кабинете большой атлас есть. Пошли. Посмотрели алфавитный список — нет такой страны, даже названия похожего нет. А
— Ошибся маленько, — сказал польщенный Федор. — Не в Индийском, а в Тихом. Я потом по карте проверил.
— Нарисовать может карту, — сказал Виктор с той же одобрительной интонацией.
— Что нарисовать, поездить бы!
— И поездишь.
— Где уж, — вздохнул Федя, — почитаешь, и то хлеб. Я теперь книги собирать буду, библиотеку составлять.
— Поставить на полку не хитро, читать кто будет? — процедил Дорохов.
Но Виктору, видимо, понравилась идея собственной библиотеки.
— А мы с него спрашивать будем, — засмеялся он. — Купил книгу — прочти. Прочел — рассказывай. И давайте, вообще, закрепим такой разговор. По выходным у меня или у Коли. Можем судить тогда: растем или стынем.
Виктор остановился и подождал, будут ли возражать. И мечтательно, почти робко, словно боясь, что его не поймут или поймут неправильно, добавил:
— Хорошо бы еще дневник завести… коллективный.
Света вдруг жалобно и громко вздохнула.
— Ой, и трудно с тобой работать, Виктор.
— Начнет теперь стружку снимать, — отозвался Ежик.
— А ты думаешь: коммунистический — это только прилагательное? Была бригада коммунистического труда — старались, подтягивались, росли. Теперь этажом выше поднялись — считаешь, меньше тянуться будем. Ты только вдумайся хорошенько в слова: лаборатория коммунистического труда. Тут не только новаторский труд, бери шире: поиски лучших форм такого труда, самых передовых форм. Ведь и бригады коммунистического труда бывают разные: одни работают хорошо, другие еще лучше. Понял? Вот почему лаборатория — это проверка и пропаганда лучшего и в труде, и в себе самом.
Все сидели тихо, как в театре. Ни один голос не возразил Виктору. А я думал, что никогда и нигде я ничего подобного не слыхал. Даже утонченнейшие английские «хайбрау» — высоколобые никогда не рискнули бы связать совершенство в труде с личным интеллектуальным и морально-этическим совершенством. Сажин был прав: они вырастили подлесок, он уже шумит, этот невиданный, богатырский лес.
— А где Галя? — вдруг спросил Виктор. — Она должна бы уже вернуться.
Я рассказал о целинном госте.
— Пашка? — удивился Ежик. — Сбежал, значит.
— Кажется, нет, — уточнил я. — Дела у него.
— Знаем его дела. Летун.
— Теперь у Виктора Галку отбивать будет, — вмешалась Света. Она даже побелела от гнева.
— Еще подколет, — прибавил Федя.
Виктор молчал.
— Если он к нам на завод думает, — не выйдет. Не возьмем, — сказал Дорохов.
Виктор обернулся ко мне и тихо спросил:
— Не знаете, он совсем приехал?
Я предпочел умолчать, что это «зависит от Гали».