Я люблю

Авдеенко Александр Остапович

Ленка отошла к этажерке, взяла книгу, уткнулась в нее. Строгая, недоступная, внушает почтение. Молодчина!

Гость не спешил объяснить, зачем пожаловал. Внимательно оглядывался.

— Да, скромная обитель.

Прошелся от окна к двери, поскрипывая подошвами. В маленькие, начищенные сапожки заправлены темно-синие галифе. Черная косоворотка с белыми пуговицами подпоясана широким ремнем. Виски наголо, под бокс, острижены. Кто такой? Наверное, специальный корреспондент из Москвы или Свердловска. Многие заезжие журналисты считают своим долгом побывать на Двадцатке,

посмотреть, как вкалывает ее водитель. Некоторые и дома покоя не дают. Этот, видно, из таких. Интервью хочет взять. Самое подходящее время выбрал!

Он бесцеремонно разглядывает меня. На Ленку не обращает внимания, просто не замечает, хотя ее и слепой должен увидеть. Нахал!

Наглядевшись на меня, он сдвигает сияющие сапоги, цокает каблуками.

— Рад вас видеть, товарищ Голота. Вот вы какой!

Наконец-то выстрелил. Долго прицеливался. Слыхали мы не раз подобные слова, знаем им цену.

Я не добрею. Не клюю на приманку. Не скрываю, что гость должен как можно скорее оставить нас в покое.

— Позвольте представиться. Быбочкин!

Прозвучало гордо, будто его фамилия всем и каждому известна. Не знаю! И знать не желаю. Пошел ты!..

Он снисходительно улыбается.

— Понимаю! Вы удивлены: кто, зачем, почему? Успокойтесь! Явился с самыми благовидными целями. Глубоко заинтересован вашей личностью, отмеченной печатью истории.

Ленка взглянула на меня, отыскивая на моем лице эту самую «печать». Прыснула и уткнулась в книгу.

Быбочкин осуждающе поджал губы. Первый раз вижу человека, которому не нравится моя Ленка. Откуда ты взялся такой?

— Насчет вас, товарищ Голота, есть важное решение. Вот по этому вопросу я и должен с вами по душам покалякать.

— А нельзя ли отложить каляканье до завтра?

— Ни в коем случае. Дело срочное, государственной важности.

Я вздохнул, сел на кровать, а единственную табуретку подвинул гостю. Он не пожелал сесть. Раздраженно цокал железными каблуками и неделикатно поглядывал на Ленку. Того и гляди скажет, чтобы убиралась вон.

— Я бы хотел поговорить один на один, без посторонних.

Ну и тип! Ждал я какой-нибудь выходки и все-таки растерялся, молчал. Ленка тоже растерялась, но по другой причине. От удивления, что я не ответил на оскорбление.

— Здесь нет посторонних! — говорю я.

— Есть!.. Я ухожу, — бросает Ленка и бежит к двери.

Я рванулся за ней, но Быбочкин успевает вклиниться между нами. Крепко держит меня за руку.

— Девушка поступила правильно. Ей будет скучно слушать наш сугубо деловой разговор. Но если вы хотите, пусть остается.

Поздно. Она уже понеслась по лестнице. Не остановил ее и мой крик. Сам не знаю, почему не догнал, свинья такая!

— Нуте-с!.. — Быбочкин потер ладонью о ладонь. — Теперь можно и покалякать мужчине с мужчиной. Приступим!.. Я, как вы догадываетесь, новый человек в Магнитке. Прислан в порядке укрепления низовых кадров. Возглавить, так сказать, местный профсоюз. Нам с вами часто придется иметь дело. Так что пусть первый блин, вопреки пословице, не будет комом.

Вот кто заинтересовался мною!

— Прежде всего

я должен сообщить следующее: вы, товарищ Голота, по решению соответствующих организаций, вписаны в Золотую Книгу почетных граждан. Поздравляю! — Он схватил мою руку, потряс ее. — Но прибыл я сюда не только с поздравлениями, Почетный гражданин Магнитки Александр Голота, заслуженная и прославленная личность, попадает, так сказать, в виде экспоната текущей истории в музей, который мы срочно организовываем.

Быбочкин вопросительно смотрит на меня, ждет, как я отреагирую на такую новость. А я молчу. Ошеломлен, но виду не подаю. Так, на всякий пожарный случай. Послушаю, что еще скажет.

Быбочкин озадачен моей бесчувственностью к новости, способной потрясти любого смертного.

— Вы, кажется, не поняли меня? — И он снова засиял, засверкал своей улыбкой, которая опережает его слово и дело.

Оказывается, иногда выгодно быть недотепой. Я подхватываю подсказку гостя:

— Да, признаться, не совсем понял вас.

Он охотно пускается в самые подробные разъяснения.

— И мы, современники, и наши потомки должны знать героев первой пятилетки, видеть их, так сказать, во весь рост, крупным планом, со всеми бытовыми подробностями. Поселяя вас в музей, на всеобщее обозрение, мы не покушаемся, так сказать, на вашу личную свободу. Живите себе на здоровье, как жили. Вы будете представлены фотографиями, документами и вещественными доказательствами вашего героического и простого житья-бытья.

Быбочкин опять пытливо вглядывается в меня.

— Теперь, надеюсь, вы поняли меня?

— Понял, но...

Быбочкин послал вперед свою победную улыбку, ослепил и согрел меня, а потом сказал:

— Догадываюсь, что значит твое «но». Дошли до меня кое-какие слухи. Тебя за уши тянули в героическую жизнь, а ты изо всех сил упирался. Было такое дело?

Я пожимаю плечами, молчу.

— И еще есть догадки... Ты, конечно, стесняешься, что стал таким знатным, попал в центр внимания. Что ж, это правильно. Это еще больше тебя украшает. Но... видишь, я тоже нокаю!.. Стесняйся, скромничай, Голота, но не прибедняйся! Да, ты вырвался вперед! Да, опередил и своих товарищей, и время, и, так сказать, эпоху. Живешь в настоящем и в то же время в будущем. Тянешь за собою, как иголка нитку, тех, кто работает спустя рукава. Обыкновенный рядовой рабочий и Его величество рабочий класс! Да к тому же еще и с литературой породнился. Читал я твои «Слезы». Выдал на ять сочинение. В общем, зря я тебя агитирую. Сам, конечно, кумекаешь, какая тебе высокая честь выпала.

— Честь, конечно, высокая, дальше некуда. Но как-то неудобно здоровым и молодым в исторический гроб ложиться. Подождите, пока душу богу отдам.

Пытаюсь шутить, чтоб скрыть смущение. Быбочкин меня поддерживает. Смеется.

— Долго ждать. Жить тебе и жить, до седой старости. Так что, хочешь не хочешь, а придется еще при жизни стать исторической личностью.

— А вдруг подведу? Сегодня я музейная редкость, а завтра могу окосеть, подраться, стекла побить или еще что сотворить. Всяко случается с живым человеком.