Я не Сэм
Шрифт:
Меня всегда удивляло, когда красивые женщины - актрисы или модели - говорят, что их почти никогда не приглашают на свидание, что большинство мужчин боятся их, лишаются дара речи из-за их красоты. Что касается меня, то я просто этого не понимаю. Для меня это никогда не было проблемой. Возможно, мой взгляд художника просто не может не притягиваться к красоте, хочет быть в ее присутствии как можно дольше. Возможно, это потому, что я вырос в довольно обеспеченной семье.
Возможно, я просто не знаю ничего лучшего.
Когда все вышли из аудитории, Сэм разговаривала с нашей преподавательницей, миссис Сеннер. Она стояла ко мне спиной, и это служило мне оправданием. Я легонько коснулся ее плеча и сказал:
– Извините, - и гладкая теплая мягкость ее кожи снаружи и твердость внутри нее устремились прямо в мой мозг, как струя пылающего бензина.
Она повернулась и улыбнулась.
– Извините, что прерываю, - сказал я.
– Но у меня есть к вам пара вопросов. Можно, я угощу вас, дамы, чашечкой кофе?
Я вел себя крайне неискренне. Я прекрасно знал, что миссис Сеннер всегда спешит домой после занятий, чтобы приготовить ужин мужу, который в это время возвращается с работы. Спешит домой, как и все мы.
Она представила нас друг другу, сказала, что я один из ее лучших учеников, а затем вежливо отказалась.
Но Сэм согласилась.
Я почти не помню, о чем мы говорили, сначала за чашкой кофе, а потом за бокалами вина, а так же по дороге к нашим машинам, за исключением того, что ей, похоже, были так же интересны графические романы, как и мне то, что происходит в прозекторской.
Более важно, что между нами проскочила искра. Мы почувствовали взаимное притяжение.
Позже, после нашего третьего свидания и первой ночи в постели, она скажет, что моя рука на ее плече в тот вечер поразила ее, ударила как молния. Скажет, что одержима работой, а после неудачного романа с пожилым женатым мужчиной очень долго не употребляла алкоголь, и что мое прикосновение было для нее как пробуждение от долгого сна без сновидений.
Это было и остается самым прекрасным из всего, что мне когда-либо говорили.
А теперь я смотрю, как она спит.
* * *
Я не буду плакать. Пока не буду.
* * *
Я просыпаюсь, как от удара током.
Просыпаюсь в ужасе.
Зои выбралась через открытое окно, на котором должна быть сетка, но ее почему-то нет, на карниз, и стоит там, завороженная тем, что видит внизу, и когда я пересекаю комнату, чтобы осторожно подойти к ней, боясь напугать, она, оробевшая и растерянная, пытается повернуться на узком карнизе, когда ей надо просто отступить назад, и падает вниз с высоты десятого этажа.
Я мгновенно просыпаюсь, ошеломленный, мои руки безнадежно тянутся
Она встает и подходит ко мне. Я почесываю ей шею и подбородок, и она откидывает голову назад и закрывает глаза, довольная. Когда я останавливаюсь, она садится мне на колени и утыкается носом мне в грудь.
Пора завтракать.
– Через минуту, детка. Надо отлить.
Я влезаю в джинсы. Заправляю футболку. Привычка. Меня немного удивляет, что у меня все еще есть привычки.
По дороге в ванную я слышу звук работающего телевизора. Голоса мультяшных персонажей. Лили уже проснулась.
Парень, которого я вижу в зеркале, беспокоит меня, поэтому я не зацикливаюсь на нем. Я просто заканчиваю свои дела и ухожу оттуда.
В гостиной Лили, стоя на коленях перед телевизором, смотрит рекламу игры, развивающей память "Сид, мальчик-ученый".
Она голая по пояс.
А вот и родинка.
Она слышит меня за спиной, оборачивается и улыбается.
– Доброе утро, Патрик.
Даже спустя столько лет невозможно не залюбоваться ее грудью.
Груди у Сэм небольшие. Можно взять любую в ладонь и ладонь не переполнится.
Груди совсем бледные. Такие бледные, что в нескольких местах под плотью видны тускло-голубые следы вен, следы уязвимости, как мне всегда казалось. Кружки вокруг сосков светло-коричневые, почти идеально круглые и около дюйма шириной. Соски у нее всегда розовые, длиной в четверть дюйма и постоянно торчат.
Соски напрямую связаны с "киской". Я заставлял ее кончать десятки и десятки раз, даже не опускаясь ниже пояса.
Если она и замечает, что я смотрю на них, то никак этого не показывает.
– Что-то не так?
– спрашивает она.
– Где верх пижамы, Лили?
– На кровати. Мне жарко.
– Принеси его, хорошо?
– Но мне же жарко!
– Лили, девочкам не положено бегать без верхней одежды.
– Кто это сказал?
– Я говорю. Ты должна мне верить.
Она снова вздыхает. Я начинаю привыкать к ее вздохам. Но она поднимается с колен, топает мимо меня в спальню и, проходя мимо, задевает правой грудью мою оголенную левую руку.
Я могу практически поклясться, что она сделала это нарочно.
Как будто она бросает вызов, флиртует со мной.
Но это невозможно. Как она может знать, что я чувствую? Если бы это была Сэм, она бы, черт возьми, знала, конечно. Сэм обладает самосознанием. Но Лили?
Ответ таков: она не может этого знать. Не имеет об этом ни малейшего понятия. Стоя на коленях перед телевизором, она была воплощением невинности. А то, что она меня задела - просто вздорный поступок ребенка, который не получает своего.