Я не тормоз
Шрифт:
ФУнкция, — пишу я на парте карандашом и показываю Зайцеву.
— А на физике — диффузия, — говорит он. И пишет: дифФУзия.
Я пишу: инФУзория.
А Зайцев: сУФфикс.
— Это ещё почему?
— Ну, «Фу» наоборот.
ФУдзияма, — пишу я.
— Это ещё что?
— Вулкан в Японии, ты не знаешь, что ли?
— Я думал, собственные
А Тонька увидела, что мы пишем. Вот зрение, как подзорная труба!
— Футбол, — говорит она.
Да, физкультура — ФУтбол. Но его же все любят?
— Костик, а ты вообще любишь футбол?
— Нет. Я плохо умею. Я больше волейбол люблю.
— А я вообще люблю, чтобы индивидуальный спорт. Каждый за себя. Биатлон там. Смотреть если. А так, сам — просто бегать лучше, чем за мячиком каким-то.
Надо же, попробуй найди человека, который не фанатеет от футбола. И любит игры со словами, да и просто слова.
Что вот мы, как не слова?… После человека остаётся что? Слова. Это много или что. Или пустое место, ничего.
Хочу, чтобы было дело. Не слова, а уметь что-то такое руками. Вот, мамин папа сделал стол. И мы за ним едим. Дедушка такой молчаливый был человек; а стол остался. Хотел бы я быть плотником, что ли?
Нет, конечно.
А писатель. После него только слова остаются. И вообще, полно профессий, которые только из слов состоят. Учитель, например.
Неужели наш мир держится на словах?
Я бы хотел поговорить об этом с Зайцем. Но как-то некогда. И странно; как можно сразу начать серьёзный разговор.
У меня в голове всё время идут слова. Это что, я просто болтун? И всё?…
Мы с Зайцем идём в столовую. И тут выясняется: этот дурачок на самом деле любит пирожки с капустой. А я ему тогда с яблоками оставлял! А он мне с капустой!
Вот, наверное, часто так. Делаешь другому лучше, а себе хуже. А потом выясняется, что тому, другому, и нужно было другое!
И ты, выходит, зря давился своим нелюбимым пирожком.
— Что, трудно было позвонить?… Просто позвонить!!!
— У меня телефон сел…
— У тебя всегда телефон сел! Всегда! Зачем он вообще тебе нужен, непонятно… Где ты был?!
— Катался, я же говорю… Что я, не могу покататься? Это что, плохо?!
— Где ты катаешься? Может, ты всё врёшь!
— В парке, мам. Ну чего ты, в самом деле. Я что, похож на идиота?
— Если честно… Если честно, то да. Похож. Мы весь парк оббегали с Лёвкой, как дураки. Я знаю, что ты врёшь, и не понимаю, зачем. Может, ты куришь с какими-то наркоманами… Откуда я знаю?! Игнат, у меня сил нет…
— Чёрт, опять. Сколько уже можно, какие наркоманы? Ты хоть почитай что-нибудь, как отличить… Руки, смотри, видела?
Я закатываю рукава. Потому что достало; ну что это за бред, наркоманы и я!
Она отворачивается.
— Ты с ума сошёл, убери, чего ты мне в нос тычешь… Думаешь, я тебе не доверяю, что ли…
Семь пятниц на неделе.
— Поскорей бы Фёдор уже вернулся… Я с вами больше не могу.
С нами? Лёвка-то чем виноват!
— Мам. Ну, это. Ну ты бы хоть посмотрела, как я катаюсь. Пойми, это… Ну, кто курит, тот не катается так. Это же как спорт. Я очень круто катаюсь, мам. Я знаешь, какой зато здоровый. Ты не бойся.
— Вижу, какой ты здоровый, — она даёт мне пачку салфеток. Точно, из носа течёт; но это с детства у меня, всегда течёт, такой нос дурацкий. — Только бы ты не сломал себе ничего… Катайся осторожно. Хоть по проезжей части не ездишь?
— Нет… Я по набережным.
Я не понял, как это случилось. Почему я всегда боялся ей сказать, что я гоняю по набережным, по всей Москве.
И почему сейчас так безболезненно раскололся.
— Ты не думай, мам! Там же ни дорог, ни светофоров, просто гонишь, и всё, там безопасно!
— По набережным?… Это от улицы 1905 года, что ли… И до…? До Лужников?!…
— Ну… Там же Воробьёвы горы ещё… По метромосту. И до парка Горького, там же нормальная дорожка…
— Сказал бы, Игнат… Ужас. До Парка Горького!!!! Через всю Москву… Но сказал бы! И я бы не волновалась так. Мы там с папой всегда катались раньше.
— Вы?…
— Ну да, на велосипедах. Очень романтично, знаешь. Тогда ещё не было этих велодорожек, мы просто по тротуару ездили. Только ты там машинами там дышишь, — неожиданно говорит она.
Да, это точно. Это минус, там полно машин рядом. Когда-нибудь все набережные сделают без машин, как на той стороне.
Я не могу представить, чтобы мои родители катались на велосипедах по Москве. Ну, никак. Хотя… Чего такого?
— Никак не могу привыкнуть, — говорит она, — что ты уже такой взрослый. Мы, вроде бы, такие же остались. А тут бац тебе — взрослый сын. По набережным гоняет. Один. Ты… Игнат. Перекись водорода в карман. На всякий случай. И смотри, чтобы телефон всегда. Ладно?…
Я киваю. Перекись так перекись. Что мне, жалко.
Это было давно, Лёвка был ещё совсем мелкий. Мы были в Калининградской области, в Светлогорске. Там у папы друг, он давал нам свои велосипеды кататься. И мы ездили кататься, далеко, папа сажал Лёвку в специальное кресло на багажник. А мне достался девчоночий велосипед, с розовой корзинкой впереди. Я сначала отказывался наотрез, но папа эту корзинку открутил, и было не так заметно, что девчоночий. А я жалел потом этой корзинки. Потому что мы ездили далеко-далеко, на Куршскую косу. И там было море. И было жалко, что некуда положить камни.