Я не вру, мама
Шрифт:
– Алиса! – вспомнил я имя девчонки с бантом, которую видел в больнице месяц назад. – Мы с ней в песочнице игрались! Вы не помните, что ли?
Анатолий Иванович отложил тетрадь в сторону, скрестил руки на груди и усмехнулся.
– Надо же! Помнишь. Вы, мама, можете выйти! Мне с вашим сыном один на один поговорить надо, – каким-то глухим голосом сказал он, – идите!
– Хорошо, – словно из-под гипноза, сказала мама, – я за дверью буду.
Оставшись вдвоем с врачом, я немного оробел. Высокий, в очках, похожий на лысую гориллу, врач приоткрыл
– А что тебе Алиса? – спросил он. – Ты почему про нее спросил?
– Запомнил просто, – пожал я плечами, понимая, что лучше отвечать коротко. Ну не будешь же действительно говорить врачу, что девочка Алиса запомнилась не просто и календулу называть ноготками ты решил неспроста. Алиса вызывала интерес. И не потому, что хотела съесть бабушку, а потому, что смотрела не так, как другие. Она смотрела оценивающе. Будто бы изучала твое лицо, скользила по нему, считывая все неровности, впадинки и родинки. Я так на букашек смотрю. Веточкой расправляю им лапки, на спину переворачиваю и смотрю. Так и Алиса смотрела на меня – словно я букашка!
– Запомнил, значит, – прищурил глаза Анатолий Иванович. – А не врешь ли ты часом?
– Каким часом? – не понял я.
– Таким часом! Что ты в Алисе увидел? – щелчком отправив докуренную сигарету в окно, спросил Анатолий Иванович. – Если честно не скажешь, то все! Понял?
– Что все? – вновь не понял я.
Анатолий Иванович вплотную подошел ко мне и, подняв за подмышки, пристально уставился мне в глаза. С минуту он разглядывал меня, и я все понял. Взгляд его был такой же, как у Алисы. Точь-в-точь! Только смотрел он на меня не как на букашку, а как на засушенную букашку, которую уже прикололи к листку альбома. Разница была невелика. Просто у Алисы я был живой, а у Анатолия Ивановича уже мертвый и интерес мог вызывать лишь с точки зрения экспоната коллекции. Мурашки побежали по моему телу, и я задрыгал ногами.
– Значит, вот что! – опустил меня на землю Анатолий Иванович. – Слушай меня внимательно. Слушаешь? – он вновь закурил сигарету, но уже не у окна, а сидя за столом.
– Да, – кивнул я и выпучил глаза, – тайна?
– Тайна! – затягиваясь, хрипло сказал Анатолий Иванович. – Это дочь моя. Дочка, понимаешь?
– Да!
– Жить она среди людей одна не может! Понимаешь?
– Да!
– Что да? Что ты можешь понять в шесть лет? Ей либо здесь всю жизнь провести. Либо лучше… – он осекся и протер рукой пот со лба, – либо ей нужен человек, который сможет ей помочь. Человек ее возраста. Понял теперь?
– Понял! – таинственно сказал я, хотя ничего на самом деле не понял.
– Она не сумасшедшая, – продолжил Анатолий Иванович, – вернее, не совсем сумасшедшая. Такие дети рождаются редко. Один на сто миллионов. Ей нужен донор! Понимаешь?
– Конечно! – с готовностью кивнул я. – Я все понимаю.
– Что такое донор? – резко спросил меня он.
– Это тот, кто нужен вашей дочке, – выкрутился я, – с кем она не будет совсем сумасшедшей. Если вы про меня говорите.
– Бабушка… Это не бабушка. Это мама ее. Моя жена, – лицо у Анатолия Ивановича стало серым, словно его кто-то посыпал пеплом. Прожилки на висках налились кровью и, казалось, вот-вот лопнут, – она молодая еще. И тридцати нет. Алиса все высосала… Еще в утробе начала сосать. Сможешь ли ты… – он уставился вновь на меня и как будто бы оценивал, смогу ли я быть тем самым донором его дочке. Что мне оставалось сделать? На моем месте любой Фетисов сказал бы:
– Смогу, – сказал мой Фетисов, – даже не переживайте! Что делать-то?
– Прости меня боже, – прошептал Анатолий Иванович, и поднял трубку телефона.
Глава 5. Шахматы
Фамилия у Алисы была красивая – Бениславская.
– Бениславскую приведите, – сказал Анатолий Иванович в телефон, – смотри, Муратов, внимательно смотри. А вдруг не сможешь?
Я стал озираться по сторонам и разглядывать кабинет врача. Ничего особенного, чтоб я раньше не заметил. Кушетка, стол, два стула, шкаф с какими-то книгами…
– На Алису смотри, – заметив мое замешательство, уточнил Анатолий Иванович, – сейчас приведут.
– Понял, – перестав оглядываться, ответил я и развернулся к двери. Послышались шаги, и дверь в кабинет открылась. На пороге возник худощавый дядька в белом халате, за руку он вел маленькую девочку, одетую в больничную полосатую пижаму.
– Заходи, Гриша, – вставая из-за стола, произнес Анатолий Иванович, – Алиса, встречай друга.
Я краем глаза увидел сидящую в коридоре маму. Мама словно не замечала нас и, забыв про меня, читала лежащую у нее на коленях брошюру.
Гриша слегка подтолкнул девочку в кабинет, перешагнул порог и закрыл за собой дверь. Мама так и не отвлеклась от брошюры…
– Вот, – непонятно кому сказал Анатолий Иванович, – думаю, сами разберетесь! Гриша, выйдем!
Гриша словно и не отпускал дверную ручку, он вновь открыл дверь и, пропустив вперед Анатолия Ивановича, захлопнул ее, оставив нас вдвоем с Алисой в кабинете.
«Внимательно смотри… внимательно! А вдруг не сможешь», – вспомнив слова врача, я со всей силы выпучил глаза на девочку и стал ее рассматривать. Та, не сдвинувшись с места, тоже смотрела на меня. Ее взгляд я помнил с прошлой встречи, да и ее саму прекрасно запомнил, чего опять смотреть-то? Одного раза в жизни хватает, чтоб запомнить человека.
Мы с Иваниди по фильму «Два капитана» так память тренируем. Мне хватает пяти секунд, чтоб понять, какую конфету он стащил со стола, а какую доложил. Пиркин, правда, это считает баловством и предлагает сыграть с ним в шахматы. Но с ним играть не интересно – он не играет, а этюды учит по книжке, и я должен ходить так, как сто лет назад ходил Ботвинник. А если я не хочу ходить, как Ботвинник? Хочу ходить, как сам хожу, что тогда?
– Тогда ты дугак, – говорит Пиркин, – чтоб научиться играть, нужно учить правила игры.