Я останусь, если хочешь
Шрифт:
– Когда у вас начинается рабочее время?
– В девять.
– Мы еще успеем кофе выпить. – Он улыбается.
– А если я не соглашусь на кофе?
– Почему? – Его брови взлетают вверх. – В кофе нет ничего плохого.
– Я вас совсем не знаю, – выдает Надя и прикусывает язык.
– Вот и узнаете. – Он разводит руки в стороны. – Я ничего плохого вам не сделаю – ведь не похож на убийцу, правда? Я похож на своего отца, а он мухи не обидел. Присмотритесь ко мне – и сразу успокоитесь.
Она присмотрелась и успокоилась. Ему за сорок, карие глаза, чувственный рот, прямой нос, густые волосы. От него исходит тонкий аромат дорогих духов и чувствуется
И Надя выдает очередную глупость:
– Вы женаты?
Ответ она знает – холостяки так не выглядят.
– Простите, – его лицо застывает в удивлении, – а при чем тут это? Я всего лишь хочу отвезти вас на работу.
– Всего лишь? – Надя приподнимает бровь.
Он кивает.
– Ну, если так… – она пожимает плечами, – тогда везите.
В бухгалтерию она вошла ровно в девять, а до этого успела заглянуть в кабинет директора и поздороваться. Мол, знайте, я не опоздала. Весь день она не могла сосредоточиться и укоряла себя за то, что дала ему номер мобильного и домашнего телефона, да еще согласилась поужинать.
Они поужинали. Ужин оказался невыносимой пыткой – она не умела держать вилку в левой руке, и отбивная все время ерзала по жирной скользкой тарелке. Потом они гуляли по тропинке в Лесопарке, ели мороженое, болтали обо всем и смеялись. Она давно так не смеялась.
А потом… Теплым сентябрьским вечером он улыбнулся немножко удивленно, будто увидел ее впервые, с боязливым любопытством, не зная, что сделать в следующую секунду, а потом прижал к стене… Тогда она сразу голову потеряла, а ночью, вздрагивая от воспоминаний о его прикосновениях, что обжигали ее тело несколько часов назад, посмотрела в себя и… заплакала от свалившегося на нее счастья… Грустного счастья. В нем не было счастья бытия, безоблачного счастья женщины, вознесенной любимым на высоты, о которых она так мечтала. Это было настороженное счастье маленькой девочки, с оглядкой и испугом взирающей на мир. Счастье с комом в горле, с неверием в завтра, с ожиданием чего-то плохого и смирением принять его. Это не имело ничего общего с любовью, зарождающейся в ее сердце, которой так жаждала ее трепетная душа, с опаской взиравшая на манящие огни пугающей будущности.
Надя не поехала в отпуск к морю, как планировала, и не узнавала себя – она менялась не по дням, а по часам. Она с наслаждением погружалась в шальную, непредсказуемую, страстную, всепоглощающую любовь, погружалась так явно для окружающих, что Даша, которой было всего четыре годика, с восхищением шептала:
– Тетя Надя, ты самая красивая принцесса…
И принцесса, нарядившись в яркое платье, взбив волосы на макушке так, как того хотел ее принц, сломя голову мчалась на свидание, потому что получила эсэмэску: «Жду в гостинице… номер… у меня есть полчаса». Она и с работы убегала, наврав главбуху с три короба. Иногда «принц» исчезал на два-три дня – она сходила с ума, звонила, его телефон не отвечал: «Зараз немає зв’язку…», – но он снова появлялся и просил приехать в отель такой-то. Без объяснений. Она влюблялась все сильнее, и все сильнее менялась, уже смеясь над собой в прошлом, и все не переставала восхищаться причудами любимого. Правда, однажды разозлилась, когда он не дал адрес электронной почты.
– А если ты мне срочно понадобишься? – возмутилась Надя. – Да мало ли
– Надеюсь, ничего подобного не будет, – сказал он, и больше она этот вопрос не поднимала.
Боря родился в Харькове. После окончания политехнического института женился, уехал в Киев вместе с семьей жены и прожил там больше двадцати лет. Он вернулся, чтобы открыть в Харькове филиал страховой компании тестя и стать директором этого филиала. Жена и двое сыновей пока остались в Киеве – они приедут, как только будет готова купленная в центре квартира, а сейчас в ней полным ходом идет ремонт и Боря живет у мамы. Младший сын учится в какой-то особой школе, такая школа чуть ли не одна на весь Киев, а старший, студент, приезжать не собирается.
Надя тоже рассказала о семье: мама живет под Харьковом, а отец в Минске. Про Минск она выдумала – должен же он где-то жить… Про Валерку не сказала – он ей теперь никто, а Боря поведал о себе много интересного. Его покойный отец был хорошим инженером, красавцем и модником, никогда не носил шапки и нижнее белье. Мама – врач, она и сейчас в роддоме работает. У него есть молочная сестра, потому что грудью его кормила мамина подруга, есть дедушки и бабушки, они все живы. Боря ненавидел школу, она была через дорогу от его дома, и шапки: во дворе снимал и прятал в портфель, а только подойдет к школе, как мама крикнет в окно: «Надень шапку, я все вижу!» В седьмом классе он влюбился в девочку и съехал в учебе, а потом разлюбил и окончил школу с золотой медалью.
– А ты влюблялась? – спросил он.
– Да, в тебя…
– А до меня?
– Нет, – солгала она, сама желая верить в эти слова.
Боря обнял ее, поцеловал, сказал: «Бедная моя девочка», – и они снова отдались страсти.
…Она кладет руку ему на грудь:
– Ты меня не обманываешь?
Его брови взлетают вверх.
– Ты о чем?
Она уже проклинает себя за вопрос.
– О чем ты говоришь? – переспрашивает он.
И она бросается в омут с головой:
– Мы всегда будем вместе?
Он не отвечает и уходит. Она в отчаянии. Через несколько минут два звонка в дверь. Она мчится к двери сломя голову.
Он бросается на нее, срывает одежду…
– Мы всегда будем вместе, если захочешь, – шепчет он, когда его дыхание успокаивается, и уходит.
А она, ошалевшая от ласк и слов, еще долго млеет, раскинувшись на диване, а потом долго не спит. «Если захочешь…» Конечно, она хочет быть рядом, всегда! До последнего вздоха.
Она купила безумно дорогой комплект шелкового постельного белья, плотную портьерную ткань, такую, чтобы самый солнечный день с такими портьерами казался самой темной ночью, и тут же помчалась в ателье, заказывать. Боре понравилось белье, портьеры, и еще ему нравился секретер – в детстве у него был точно такой же, он за ним делал уроки в первом классе. Потом родители купили новую мебель, а старую выбросили.
– Если б он был не такой поцарапанный, хорошо стоил бы. – Боря отбрасывал крышку, гладил пальцами ящички, заглядывал в них и улыбался. – Неужели мне когда-то было семь лет? – шептал он, вставляя крошечные ключики в замочки.
– А каким ты был в семь лет? – спрашивала Надя.
– Худым и противным.
– Принеси фотографию.
Он принес. На ней Боре семь лет. Она смотрела на фото, и ей хотелось усадить за секретер такого же маленького худенького мальчика.
– Я хочу от тебя ребенка, – прошептала она, ошеломленная внезапным желанием материнства.