Я останусь, если хочешь

Винк Таня

– Ну, ты как? – Таня щурится, пристально разглядывая лицо Нади в ярком свете фонарей.

– Ничего. – Таня смотрит на дорогу.

– Тогда пошли?

– Пошли.

Они пересекают улицу, перешагивают через низенький заборчик, бредут мимо освещенного луной огромного креста в память о жертвах Голодомора и углубляются в полупарк-полукладбище с детской площадкой, церковью и рестораном. На станцию «Пушкинская» они спускаются без двадцати двенадцать, а выйдя на «Студенческой», вскакивают в полупустой троллейбус, и двери сразу захлопываются. Надя благодарна соседке за молчание,

ее обуревает одно желание – как можно быстрее оказаться в полном одиночестве.

– У тебя пожрать есть? – спрашивает Таня, когда они выходят из троллейбуса напротив ярко освещенного супермаркета.

– Есть, – отвечает Надя, – могу предложить хлеб, плавленый сырок, колбасу и помидоры.

Неужели Таня решила провести веселую ночь? Это очень некстати. Соседка бросает через плечо:

– Я думала, что у тебя ничего нет, а я сегодня борщ сварила.

– Спасибо, я не голодная.

Лифт, сколько они ни жали на кнопки на первом, а потом и на других этажах, признаков жизни не подавал.

– Выключили, что ли? – возмущается Таня, с остервенением давя на темную кнопку.

– Брось… – говорит Надя и идет к лестнице.

Вообще-то она легко поднимается на девятый этаж, но сейчас уже на четвертом сердце заходится, а на пятом начинает нешуточно покалывать. Надя останавливается, и Татьяна с неподдельной тревогой заглядывает ей в глаза.

– Чего это ты задыхаешься?

– Не знаю, устала, наверное, – тихо говорит Надя.

– Сердце болит? – Таня щурится.

Сердце покалывает, но Надя отрицательно мотает головой и заставляет себя улыбнуться.

– Слушай, а чего тебя в ментовку замели? – тихо спрашивает Таня, косясь на двери жильцов.

– Я перевернула стол.

– Стол? – Таня таращит глаза. – Какой стол? Письменный?

– Нет, обеденный… в ресторане.

– И что?

– Ничего. – И тут она неожиданно для себя продолжает: – Он упал на жену Бориса.

Ох, так хотелось рассказать!

Таня широко улыбается:

– Давно пора.

– Не знаю, что там пора, но они ездили на экспертизу.

– Судебно-медицинскую? – Танины глаза снова становятся большими.

– Да, судебно-медицинскую.

– Вот суки… Зачем?

– Как зачем? Посадить меня хотели, – хмыкает Надя, – стол упал на ногу, наверное, решили, что перелом… Увы, ничего у них не вышло.

– Слава богу… А сколько ты с Борисом встречаешься?

– Встречалась, – поправляет Надя. – В августе будет два года.

– Ни хрена себе! – Таня открывает рот и тут же захлопывает. – Значит, так, соседка, ты все правильно сделала. Плохо только, что стол упал не на голову Бориса. – Она взмахивает руками. – Два года! Уму непостижимо… Два года морочить голову молодой девке! Да твой Боря последняя скотина, он только о себе и думает, а ты два года своей молодой и прекрасной жизни потратила на… Я не знаю, что сказать… Просто не знаю. – Она заглядывает Наде в глаза. – Сколько твоему Борису?

– А при чем тут возраст?

– Ну сколько? Он же старше тебя, это дураку понятно.

– Скоро сорок восемь.

– Ну конечно… – хмыкает соседка, снова взмахивая руками. – Это ж как удобно, блин… Девка моложе

на семнадцать лет, живет одна, приходи когда хочешь, не замужем, без детей. Он тебе деньги давал?

– Нет.

– Мама дорогая… – Челюсть у Тани отвисает, глаза вываливаются из орбит. – Он не давал тебе денег?

– При чем здесь деньги? – вспыхивает Надя, прекрасно понимая, что вопрос дурацкий: он должен был давать ей хоть на шампунь, продукты, но эти мысли она гнала прочь.

– Вот дура… Уникальная дура, – шипит Таня. – Пришел, поел, покувыркался под одеялом и домой… – Она разводит руки. – Это ж супервариант. Бабы сейчас без денег улыбочку не скривят, а тут… Короче, – она хлопает Надю рукой по плечу, – ты все правильно сделала. Вот что я тебе скажу, подруга, на будущее: если мужик максимум через год не бросает жену, гони его в шею. Его жена про тебя знала?

– Да. Ей в марте наше фото прислали.

– Жалко, что не раньше. И что?

– Да ничего. Фото было самое обычное, мы на улице разговаривали.

– И что?

– Ничего. – Надя пожимает плечами. – Вызвала меня поговорить и успокоилась.

– С чего ты взяла, что она успокоилась?

– Боря сказал.

Таня тяжело вздыхает и осуждающе прищелкивает языком:

– Ошибаешься, она не успокоилась. Эта проститутка в курсе всех шашней Бореньки.

– Какая проститутка?

– Борина жена.

– Почему она проститутка?

– Потому что жена кобеля, которая знает про его кобелизм, самая настоящая бытовая проститутка.

– Бытовая? – теперь удивляется Надя.

– Да, бытовая. Таких здесь пруд пруди. – Таня обводит рукой площадку. – Вот Наташка из девяносто первой квартиры чего живет с мужем? Он же трахает все, что движется, и она это знает. Да потому живет, что денежки нужны, – мол, пусть делает что хочет, лишь бы бабки давал. Такие лицемерные гадины в миллион раз хуже обычных проституток. – Таня шмыгает носом. – Ты просто замужем не была. Поверь, жена всегда знает, гуляет муж или нет. И я знала. Мой хорошо погуливал, а я прощала, потому что любила до беспамятства. Поплачу в подушку, поскриплю зубами, а утром завтрак подам. Но я не проститутка, я сама семью содержала, а он, Царство ему Небесное, пропивал все, что зарабатывал. – Она замолчала, глядя на дверь Наташки. – Ты вот что, – задумчиво продолжила она, – ты себя береги, о себе думай, от любви до инфаркта один шаг.

Надя кивает, но в эту минуту вообще ни о чем не думает – в голове гудит. И вдруг, среди пустоты, воспоминание… Надя в ужасе холодеет, а в ее голове, где-то в самом центре, что-то лопается, разливаясь горячей волной. Эта волна с нарастающим звоном докатывается до лба, глаз, ушей, и кровь бросается в лицо. Как она могла забыть?

…Перед глазами зал ресторана, возле окна стоит мужчина и снимает все на телефон. Теперь все будут знать… Все. Какой идиотизм…

– Я была беременна Дашкой, – слышит она голос Тани сквозь неутихающий гул, – уже на пятом месяце, а мой благоверный загулял по-настоящему, вот тогда меня и прихватило. Сама понимаешь, Даша неспроста такая болезненная… – Таня запинается. – Ладно, хватит покойника тревожить, пошли.