Я сын батрака. Книга 1
Шрифт:
Поднимаюсь на крыльцо, никого нет, входная дверь была открыта, я постучал по двери, из комнаты, послышался голос: «Входите, открыто». Я зашёл, смотрю, у стола стоит Ливинская и что-то делает из теста. Я поздоровался и говорю: «Тётя Таня, можно я у вас оставлю свой чемоданчик до автобуса, а потом я приду и его заберу». Она, видать, меня сразу не узнала, затем присмотрелась и говорит: «Сеня, это ты, что ли? Ты посмотри, как ты вырос, возмужал, стал настоящим мужиком. Где ты все это время пропадал, за столько лет ни разу на базу не заглянул». Говорит, а сама месит тесто, а говорит она всё время и как-то весело, как будто встретила близкого родственника. Она немного помолчала, затем посмотрела на меня и говорит: «А что это ты стоишь с чемоданчиком, ставь его в мою комнату и садись вот сюда на стул, и расскажи о себе, где живёшь, что делаешь, а я тебе расскажу о нашей с Толиком жизни, так и поговорим». Я ей рассказал, где живу и что ничего не делаю. Затем она меня спросила, зачем я в Ипатово приехал. Я ей сказал
Я немного стушевался и не знаю, что ей ответить, вроде она уже и не молодая, но и не старая, а так, где-то серединка на половинку, одним словом, туда-сюда. Но молчать мне долго нельзя, от меня ждут ответа, и я ей говорю: «Да я когда шёл, то думал тебя называть Таней, а потом подумал, вдруг ты обидишься и скажешь мне, то же, мол, себе ровню нашёл». Татьяна заулыбалась и говорит: «Сеня, ну что же, я обижусь, ведь если ты меня называешь, тётя, то значит, я уже старая, а я ведь ещё молодая и замуж хочу выйти, или хотя бы просто кто-нибудь, приласкал. А то так жизнь проходит впустую», уже грустно закончила она свой монолог. Я ещё немного молча посидел, затем подумал, ну что сидеть, надо идти в столовую пообедать, потом вернуться, забрать свой чемоданчик и на автовокзал, как раз ко времени успею. Поднялся и говорю: «Таня, я пойду, пообедаю, а потом вернусь за чемоданчиком». Какое-то время Таня, молча задумчиво, катала тесто, а как только услышала мой голос, как бы очнулась и говорит: «Сеня, куда ты пойдёшь, какая столовая, а я для кого готовлю вареники, подожди немного и вместе пообедаем. Иди, помой руки, да сними ты свой пиджак, а то упаришься». Я удивился её заботе обо мне, потом подумал, а, может, и в самом деле ей одиноко, целыми днями и ночами никого рядом, может мне с ней побыть денёк-другой, уж больно снова в хутор возвращаться не хочется. Кстати надо спросить, где её сын, что-то она о нём ничего не говорит.
Я помыл руки во дворе у рукомойника, Татьяна вышла к летней печке уже с варениками, и говорит: «Ну, вот, Сеня, вода уже закипела, скоро будут вареники с вишнями, а то думаю, вишня отойдёт и вареников с ней не поем». Она на какое-то время замолчала, и я решил этим воспользоваться и задал ей вопрос, про Толика: «Татьяна, а где твой сын Толик?» — «А, — махнула она рукой, — к отцу в Джалгу уехал, пусть там поживёт, а то надоел он мне, купи ему то, купи другое, сказала, езжай к своему отцу, и пусть он тебе покупает».
Вареники, правда, были очень вкусные, мои любимые с вишней, да ещё сверху сахаром посыпаны. За обедом Татьяна снова заговорила о себе и своих заботах. Рассказывала, что ездила в Бурукшун к председателю колхоза, и просила мужиков отремонтировать крышу на сарае, так, где там: «На носу, — говорит, — уборочная, а ты мужиков просишь». Дал денег и говорит, делай сама. Татьяна оторвала голову от тарелки, смотрит на меня и говорит: «А что я сама, что я могу я же не мужик, вот купила черепицу, сложила в сарае, так она и лежит. Сама-то я эти дырки на крыше не заделаю, а их надо заделывать, а то могут пойти дожди, а в сарае лежат тюки сена, замочит и, считай, нет сена». При этих словах она замолчала, внимательно на меня посмотрела, и говорит мне: «Слушай, Сеня, а может ты, залатаешь мне крышу, а я тебе за это заплачу». Она замолчала и сидит выжидательно смотрит на меня. Я подумал, а что этот вариант очень для меня подходящий, и в Ипатово задержусь и денежку заработаю. Но торопиться с согласием не стал, говорю её: «Заделать дыры в крыше я могу, только, сколько ты мне за это заплатишь?» Таня сказала: «Сеня, давай сделаем так, за то, что ты отремонтируешь крышу, я тебе заплачу сто рублей, а если ты у меня поживешь недельку-другую, то заплачу ещё сто двадцать рублей, идёт?» Мне показалось, что вопрос поставлен как-то странно, что значит, поживёшь недельку? Но я не стал вдаваться в подробности, в общем, вариант меня устраивал и я согласился, сказав ей: «Татьяна, я не против, только давай так, чтобы всё у нас с тобой было по-деловому. А то знаешь народ, какой, пойдут разговоры, ну и прочее. Договорились». После моих слов её как током подбросило со стула, она выпучила на меня свои, и без того выпученные глаза и с жаром заговорила: «А что они могут сказать, живёшь у меня, потому что тут же и работаешь, так что волноваться тут нечего. Если всех слушать, то на свете вообще не надо жить. Ты мне только скажи, согласен ты или нет?» — «Ну, я же тебе сказал, что не против твоего предложения, так что считай, что всё решено». А что, подумал я, а почему мне не согласиться, ведь условия контракта хорошие, да и двести двадцать рублей на дороге не валяются, протянул к Татьяне руку и говорю: «Давай деньги». Сразу после обеда я приступил к выполнению контрактных условий. Трудился,
Скажу вам откровенно, не хвастаясь, Татьяна моей работой была довольна, и жили мы с ней дружно душа в душу, она была весела и подвижна, справится со своей работой и идёт помогать мне по ремонту крыши, и почему-то не уставала? А когда пришло время расставаться, то просила меня продлить контракт, говорила, что работы ещё много, и забор починить надо, и ворота новые поставить, а деньги, говорит, будут. Но я не мог остаться, хотя мне тут с ней нравилось, всё-таки, есть обязательства и перед родителями, тем более что они уже знали, что я ни на какой не на целине, а живу у Ливинской и, по словам хуторянок, катаюсь как сыр в масле. На прощанье Татьяна сказала: «Как только добуду деньги у председателя, приеду в хутор за тобой, так что, ты обо мне не забывай». И приезжала, правда я тогда уже работал в лесхозе, и её не видел, мне рассказывала мама, очень сокрушалась, что тебя не было в хуторе, ну что теперь говорить, всё, как говорится, проходит.
РАБОТА В ЛЕСХОЗЕ
Вернувшись из, так называемой «целины», я рассказал родителям, что к чему, на что мама сказала: «Ладно, сынок, до армии осталось каких-то два месяца, будешь помогать мне по двору, а там как будет, так и будет». Отец сидел рядом и в нашем с мамой разговоре как бы не участвовал, просто сидел и молчал. В этот вечер как бы всё по мне решили, но это мамино решение было не твёрдым, ведь тато ничего не сказал, значить мне надо работу искать и дальше. В эту же ночь думал снова уехать в Ипатово к Татьяне, всё-таки там мне было хорошо. С такими мыслями я и уснул. Но на следующий день всё поменялось. К нам на машине приехал директор ЛЕСХОЗА, Николай Иванович, я его не знал, и даже видел впервые. Но мои родители, видать, его знали хорошо, так как с ним разговаривали, как старые знакомые. Мама приготовила на стол, и мы сели обедать, за столом родители с Николаем Ивановичем вели неспешный разговор. Я сидел и молча слушал. Когда обед закончился, мама всё убрала со стола, мы продолжали сидеть и разговаривать ни о чём.
Затем тато перевёл разговор на более конкретную тему, а именно, спросил у Николая Ивановича: «Слухай, Мыкола (отец так его называл на украинский манер), вот мой сын, Сеня, мается без работы, ты бы не мог ему у себя что-нибудь подыскать. Он парень смышлёный, работящий, механизатор, так что, если возьмёшь, то он тебя не подведёт». Николай Иванович расспросил меня, что я умею делать, есть ли трудовая книжка, ну и прочее, что касается работы. Моими ответами он остался удовлетворён и затем сказал: «Скоро сенокос, и для этой цели к нам пришлют сенокосилки на базе автомашины полуторки, если справишься, то будешь работать на ней, а ели нет, то подыщем тебе другую работу». В лесхозе я работал и раньше, после шестого класса, тогда мне было пятнадцать лет, и я занимал должность — кто, меня куда пошлёт.
Тогда, стан лесхоза представлял собой жалкое зрелище. Вырыта землянка для работников, траншея для хранения горючего, и разбросанная разная техника вокруг землянки. Командовал там тогда, наш хуторянин, Кошевой Яков Ефимович, вы его уже знаете, я о нём писал выше. Стан тогда был не очень комфортный, но, учитывая то, что там раньше была чистая степь, то это уже считалось жилищем. Никто не смотрел на условия проживания, люди из хуторов, шли туда работать, так как там платили зарплату и притом ежемесячно. А это, по сравнению с колхозом, просто рай земной.
Тогда со мной там работал и Виктор Беляев, которого вы уже знаете. За время той моей работы было много интересных случаев, но я хочу вам рассказать об одном случае, который мне больше всего запомнился. Как-то вечером кто-то организовал поход на калмыцкую бахчу за арбузами и дынями. Дождались ночи и толпой, человек двадцать, пошли на «охоту». В связи с тем, что я в темноте плохо вижу, то я держался ближе к Виктору и так мы ходили вместе, а потом как-то мы потерялись. Когда бахчевые плоды, мягко говоря, воруешь, то кричать «АУ» как-то неудобно, вот мы с Витей и потерялись. Я тогда с трудом выбрался из бахчи, нащупал ногами дорогу, а куда она ведёт, я не знал, и поэтому пошёл, как мне тогда казалось по направлению нашего стана, прямо по целине, заросшей полынью. В ту ночь к стану я не пришёл, а пришёл, к какому-то базу и решил там переночевать. Я, подумал, все равно ночью я стан не найду, луна зашла за тучи и стало темно, а в темноте я вижу очень плохо, вы это уже знаете, так что лучше вот здесь дождаться утра, а утром будет светло и тогда я определюсь, что делать. Забрался на стенку база, устроил там себе ночлег, дыню и арбуз положил рядом, сел, поджав под себя ноги, и уснул.
Проснулся от того, что солнце ярко светило мне в глаза, я поднялся на ноги и увидел свой стан, который находился примерно в пятистах метрах от меня. Взял свою ношу и пошёл к своему месту работы. На стане уже никого не было, все ушли на работу. Меня встретил Яков Ефимович, спросил, как я переночевал, по его разговору видно было, что он знал, что я заблудился. Я ему рассказал, как всё было, он на это ничего не ответил, только сказал: «Садись, поешь». Сам налил мне кандёра в миску, положил на стол три кусочка хлеба и я принялся за еду. Я поел и собрался идти тяпать сорняки, но Кошевой сказал: «Сегодня никуда не ходи, будешь здесь мне помогать».