Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Я слышал только хорошее о Софье Александровне.
И потому был потрясен, прочитав ее статью-предисловие к русскому переводу книги «Основы теоретической логики». Зачем в этом царстве математической чистоты и логической мудрости цитаты из Ленина и Жданова (известных классиков математической логики и всего на свете)?
Но более всего меня потрясли идиотские обвинения и мерзкие оскорбления в адрес Бертрана Рассела.
Привычная по газетным передовицам помойная речь, беспардонный тон по отношению к одному из умнейших в мире людей, позорные гнусности в его адрес… С этим недоумением
Они тупили взоры.
Их общий ответ сводился к тому, что:
— Важнее всего, что книга Гильберта и Аккермана в конце концов вышла в русском переводе. Благотворное влияние этой книги на развитие математической логики в той стране невозможно переоценить. И надо понимать, надо знать, что эта книга никогда бы не вышла без этого предисловия.
Это ритуальная жертва…
Но бедный Рассел. Бедные импрессионисты.
Бедные граждане, бедная страна.
Разговор со Сталиным
У Петра Васильевича и Елены Иосифовны был сын. Единственный. Он покончил жизнь самоубийством, выбросился из их окна на седьмом этаже. После этого-то руки и голос у Таванца начали дрожать. И он перестал читать лекции в высших творческих училищах.
О жуткой причине гибели этого талантливого, видимо, юноши написано в довольно откровенной и грубоватой форме в одном из романов Зиновьева.
Только там это как бы дочь…
Я не буду об этом писать…
Но связано это как раз с позицией прохиндейства. И как бы за нее Таванец, был жесточайшим образом наказан. Я никогда с ними об их сыне не говорил, не спрашивал.
В своих политических суждениях П. В. был вполне радикален, но, поскольку не допускал даже мысленно кровавых решений, считал, что эта сатанинская власть продлится сколь угодно долго за пределами наших жизней.
Я подозревал, что и мои сыновья не дождутся.
Кто же мог предвидеть, что появится Горбачев.
— А знаете, Валерий, я ведь со Сталиным разговаривал…
— В кошмарном сне? Небось, шутите, Петр Васильевич? Как так? С самим Иосифом Виссарионовичем? У него в кремлевском кабинете? Он к вам зашел? Как можно? За что такая честь? О чем?
— Да о логике, нашей с вами логике я и обязан. По телефону. Как-то позвонили, — он назвал дату, но я не удержал в памяти. — Вы Петр Васильевич Таванец? Я говорю — да, это я. Чем могу быть полезен? С вами будет говорить Сталин…
— Небось, вы помылись, лучший фрак надели…
— Не успел. Тут же Сталин и позвонил. Что-то ему понадобилось именно по традиционной логике, да математической у нас тогда и не было, не дошла еще. Из теории суждений (а надо сказать, Таванец как раз и был знатоком традиционной теории суждений. И докторская диссертация, и его единственная читанная мной книга были как раз по этой проблеме). Видимо, спросил у своих шестерок, кто там у нас за суждения, за логику вообще отвечает, ему меня и назвали.
Я ему по пунктам ответил, я тогда еще почти и не заикался. Он не перебивал. Потом попросил повторить определение и задал еще пару уточняющих вопросов. Поблагодарил.
— И вы трубку положили и плюх в обморок.
— Нет, в обморок не
Все вспоминал, проверял сказанное.
— А вдруг где ошиблись: саботаж, диверсия, арест, тюрьма!
— Да вам бы, Валерий, только подтрунивать, зубоскалить. А самое смешное в этой истории — не догадаетесь что.
— Даже пробовать не буду.
— Мне заплатили гонорар. Небольшой. Но зато потом в течение полугода мне повадились звонить и просить логическую консультацию масса всяких бонз и начальства. Особенно из Грузии, чуть не каждый день. Мода такая пошла. Те много платили. Один раз после получасового разговора с Председателем Совета Министров отвалили больше месячного оклада.
Мы тогда чуть себе с Еленой Иосифовной дачу не купили…
Меня интересовал еще один вопрос.
Сам болезненно тщеславный, честолюбивый, я хотел узнать, как переносит П. В. то, что постепенно при жизни погружается в безвестность. Даже на моей памяти ни одна кандидатская диссертация по логике не могла быть защищена без ссылок на его труды на первых же страницах. Да и в статье практически на любую тему, если она не слишком формальная, ссылка на работу Таванца была как минимум желательна. Более того, гораздо более того.
Мы жили в казенной, никому не родной стране-казарме, согнутые огромным числом писанных и еще большим количеством непи-санных, а подразумеваемых законов. По одному из таких негласных предопределений каждый диссертант-философ, неважно, этик ли, эстетик или научный коммунист, для демонстрации общей философской эрудиции должен был, обязан был сослаться как минимум на одного логика.
Когда Таванец был отправлен на пенсию, таким обязательным к упоминанию логиком стал А. А. Зиновьев.
Смешно было видеть, как все подряд диссертанты, всех сортов и кафедр как один ссылались на одну и ту же работу Зиновьева и приводили цитату, взятую с первой половины первой страницы введения. Дальше ни один осилить не мог.
И на пенсию-то Таванца проводили из-за Зиновьева. Скандал был большой, кто-то должен был отвечать, кого-то за Зиновьева необходимо было наказать, таковы законы той страны — и отыгрались на П. В. Прогнали старика на пенсию. Отделались невинной кровью. Но это другая история.
А пока Таванец работал, именно он-то и был таким обязательным логиком для ссылок.
Я видел, как от него отступались. Ссылок становилось все меньше, меньше, вовсе не стало. Вот и в логических статьях стали пропадать и вовсе пропали. Исчезли из диссертаций.
С большим напряжением органа деликатности я как-то спросил П. В. об этом обстоятельстве. Мол, так может случиться, что через пару сотен лет и меня забудут. Он, как всегда, по-доброму, по-нежному улыбнулся, дрожа губами, развел руками, без обиды и огорчения:
— Так, Валерий, это жизнь. Я знаю десятки, а то и сотни таких, при жизни забытых людей…
Но я помню его еще на коне. Как-то в советских журналах, популяризирующих науку, появилось несколько статей о социологическом методе «пожатия рук» (кажется, его венгры изобрели).