Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
— А как меня, Валера, на зоне били. Каждый раз до смерти. В себя прихожу у врача в палате, ногами били, железными прутами били, досками.
Жить учили, да не научили, жить остался, но такая же падла гнусная.
Иногда, когда Володи дома не было, Витя пытался подкатиться на общей кухне к Лиле. Но она его не боялась. Предвидя такую возможность, она перед тем, как начать готовить, кипятила чайник воды, и только Витя сзади подкрадывался, чтобы ущипнуть для начала ухаживания, она тут же хватала чайник и с криком: «Поберегись, окачу!» охлаждала мерзавца.
Раз в месяц, ночью вся квартира подскакивала
Это значило, что уже с час он ее дико по чем попало и чем попало мутузит и вот попал. Она выскакивала из их комнаты или комнат в одной ночной рубашке, иной раз с кровью на голове и руках, на лестницу, на улицу и по снегу босиком бежала несколько кварталов, туда, где жила ее дочка с мужем. Витя недолго бежал за ней, бросая и попадая булыжниками, досками, утюгом.
Через пару дней бабку приводили и водворяли обратно.
Дочка, зять и вот этот Витя в нашей общей огромной кухне.
— Мамочка, мамулечка, да как же ты даже подумать могла…
— Витечка, сынок дорогой, да ты посмотри, какая у меня на ноге рана, кусок мяса оторвал…
— Мамусенька моя родненькая, ты ж моя самая любимая, так кто же тебе такое сказать мог…
— Витечка, сынок дорогой, да ты только посмотри на синяки у меня на морде, на шее, а на спине…
— Мамонька моя золотая, да ты же для меня…
И так каждый месяц.
Однако это прекратилось. Вернулся из лагеря, отсидев семнадцать лет за убийство, старший брат Вити Толя, спокойный, несколько угрюмый человек. На второй же день он зверски избил Витю, и тот присмирел.
И хватит о гнусном.
Сама Раиса Павловна работала связисткой на телеграфе и была еще не старой, но на последнем излете молодящейся дамой со своим мужиком, в должности мужа. Мужика тоже звали Володей. Говорила Раиса Павловна просто, по существу, но кокетничая и жеманясь, будто за ней ухаживают.
— Не, Володька мне не муж. Я его и не любила никогда. Он с нашего же двора, на десять лет меня моложе. Я его сопливым пацаном помню. Как лет в пятнадцать в меня влюбился, так и ходил хвостиком. Как от меня мужик уходит, тут и Володька напрашивается. Потом уже сам женился, но, как я освобожусь, он опять ко мне. И вот добился. Свою бросил, и мы вместе теперь живем. Привыкла к нему. Может, уже и полюбила.
— Валер, знаешь, сколько у меня в жизни мужей было? Штук пятьдесят. Ой! Ой, что же это я на себя наговариваю, будто я проститутка какая. Ну, может, только двадцать мужей было. Хотя нет, пятьдесят… Пятьдесят, конечно, было. Больше было.
— Валер, ты нашу соседку, Наташку, знаешь? Я с ней с детства, со школы еще дружила, а сейчас не дружу. Вот уж б. так б., настоящая б., не то что я.
(Между прочим, эта Наташка иногда заходила в гости. Ставили стол на кухне и напивались в зюзю. Больше всех пела-орала именно эта Наташка: «Мальчики, ну разве я б.? Ну скажите мне правду: правда ведь, я не б».
И все хором подтверждали, что она не б.
Хотя за глаза только так ее и величали.)
— Эта Наташка на танцы пойдет и первого же мужика, кто ее пригласит на танец, тащит к себе в постель. Я никогда в жизни так не делала. Никогда, никогда.
Ну только разве что с Мишей.
И с Колькой.
Еще вот с тем морским офицером. Забыла, как звать.
И с Павликом.
И
А так — никогда.
Володька мой пьет много (с утра до вечера), поэтому он много не может. Вот у меня Миша был, так тот с меня не слазил, на работу да в туалет отпрашивалась. А Володька, ну может, только раз в неделю. Но я его все равно люблю…
Володя никогда не был трезв. Иногда он укладывался спать, а Раиса Павловна хлопотала на кухне, щебетала и хохотала. И вдруг из их комнаты раздавался пьяный и хриплый крик Володи:
— Раиса Павловна, попарь кочерыжку!
Раиса Павловна покрывалась кокетливым румянцем и кричала в ответ:
— Че орешь, бесстыдник, тут же люди все слышат. Сейчас приду.
Несколько раз мы с Люсей возвращались домой на Бутырский Вал поздно. Ключ от входной двери у нас был. Но была закрыта на замок дверь в квартиру самой Раисы Павловны, а такого ключа у нас не было. Они, видимо, закрылись, чтобы никто не мешал как следует «парить кочерыжку», увлеклись процессом и заснули.
Стучим. Приходится. Не спать же под дверью.
После третьего — пятого стука топот босых ног по коридору, с закрытыми глазами открывает нам дверь хозяйка. Совершенно голая.
Впереди себя держит платье, ну как тут не припомнить рассказы Жени Ермакова. Дальше по-разному. Было и точно, как в его рассказах: Раиса Павловна открывала нам дверь, поворачивалась задним фасадом и все так же держа платье перед собой уходила досыпать.
Но Люсю мою гораздо больше впечатлял иной финал: Раиса Павловна сама улавливала смешное в ситуации, отпускала из рук платье и уже полным нагишом повисала у меня на шее:
— Ой, Валерочка!
Удачно, видимо, попарились.
— Я своего Володьку так люблю, так люблю. Я бы с таким удовольствием от него аборт сделала.
— Раиса Павловна, ты что городишь?.. С удовольствием бы аборт сделала! Спятила совсем. Роди!
— Нет, Валера, ты что, старая я уже рожать. Не будет у меня детей. А аборт сделала бы. Ты знаешь, Валера, сколько я в жизни абортов сделала? Штук двадцать, правда, не меньше. И знаешь, что обидно. Другим передачи несут — яблоки, апельсины, а ко мне никто. Я знаешь как плакала. А Володька заботливый, он бы приходил, он бы мне в палату апельсины носил. Я бы тогда, как все, гордилась бы… Валер, мой Володька дурак совсем, ничего не знает. Только по-деревенски одну позу, чтоб я на спине. Мне неудобно его попросить по-другому. Ты бы ему другие позы показал.
Пришлось пригласить Володю на собеседование. Я ему и то, и другое. О том, что Раиса Павловна попросила, не говорю, конечно. Ему из моих рассказов только одно положение приглянулось, из многочисленных названий самое популярное: колено-локтевое.
Ой, как меня за это Раиса Павловна благодарила!
А само положение у них получило новое название: по-Валериному.
— Знаешь, Валера, я своих мужиков жутко ревную. Иногда не придет ночевать, а на завтра отпирается: в вытрезвитель попал. А я ему сразу: а ну, лапу покажи. Я знаю, их когда пьяными в вытрезвитель привозят, им на лапу, вот сюда (показывает себе на щиколотку), штамп чернильный ставят. Нет штампа, значит, у девки спал. Ну Володьку и проверять нечего, он меня любит очень. И я его люблю…