Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Таванец Петр Васильевич, один из самых замечательных людей, кого я близко и хорошо знал, умер много лет назад и, по моему суждению, не заслужил забвения. Во всяком случае, он занимает почетное место в пантеоне моей личной памяти.
Надеюсь, Петр Васильевич, что Господь не поставил вам в вину ни ваше добровольное неверие, ни ваше вынужденное прохиндейст-во, и вы вместе с Еленой Иосифовной…
МОСКВА
Тетя Феня и Исаак Яковлевич
Все
Сейчас уже не вспомнишь и не подсчитаешь, сколько мы за это время снимали с Люсей лачуг, халуп, углов. Даже и сколько лет все это продолжалось.
На первом курсе я определенно жил в общежитии один, без Люси.
На втором я в одном корпусе на Ломоносовском, она в другом. Иногда мои сокамерники уходили в библиотеку, но ведь это надо было знать заранее и на какое время. Раз в месяц нас к себе Светлана с мужем пускали.
Раз в месяц у Константиновских в Загорянке на обе ночи. Раз в месяц во время моего дежурства в столовой, на сдвинутых стульях, один раз еще где-нибудь. Не супружеская жизнь, а случайные случки. Извините за выражение.
Тут надо рассказать о тете Фене и ее муже Исааке Яковлевиче из Завидово.
Встал вопрос о поисках постоянного недорогого жилья, а еще лучше — о прописке в Москве или хоть в Московской области. И Семен Григорьевич, дед, он еще жив был тогда, вспомнил, что где-то там, в тех краях, живет его двоюродная сестра Феня Мандельштам. Со своим мужем Исааком.
Я только фамилию этой тетки услышал, чуть не подпрыгнул. Но оказалось, даже не дальние родственники. Может, только очень дальние с Осипом Эмильевичем.
Еще оказалось, что живут они в собственном доме в Завидово, уже не Московская область, а Калининская, но относительно близко, полтора часа на электричке в один конец. Завидово, сто первый километр.
Это ведь потому, что была такая, а может и поныне есть, стокилометровая зона вокруг больших городов, вокруг Москвы в первую очередь, за пределами которой можно было селиться бывшим зэкам и другим сомнительным людям. Так это и называлось сто первый километр. Видит око, да зуб неймет.
Как же следует назвать то место, откуда вожделенная Москва уже почти видна, как тот локоть, что не укусишь.
Завидово.
Мы поехали. Не ясно помню, каковы были наши планы. Едва ли мы рассчитывали там всерьез поселиться, прописаться. С пропиской Калининской области на работу в Москву не брали. Быть может, мы думали хотя бы на халяву сытно поесть.
Встретили нас хорошо, просто замечательно.
Потом, уже в Ленинграде, когда мы ходили и нас из рук в руки передавали по все таким же и еще дальше дедовым родственникам, я к этому постепенно привык.
Бывало, приезжаем, а иные родственники жили в одной огромной комнате метров под сорок и потолок — пять, с еще восемнадцатью соседями (рекордный случай) во
Один туалет встроен, работа беспрерывная: восемнадцать комнат, а задниц-то значительно больше. Не дай бог, какой засор, трагедия, люди едут к себе на работу, идут в ближайшее кино, в кинотеатрах туалет есть, в свой невозможно прорваться.
Но главная проблема — ванна. Одна на всех. Расписание строго по часам. Семь дней недели разделены даже не на восемнадцать семей, а по числу жильцов в каждой семье.
— Вы хотите помыться? Я попрошу соседку, она уступит мне свой час.
Но это уже в квартире, а сначала долгое изучение звонков. Их больше десяти. Поп-арт. И почти во все надо звонить определенное число раз. До четырех. И все равно часто приходит открывать не тот.
— Вы к кому?
— Мы к тете Мире.
— Почему же вы звоните в этот звонок? Надо в этот. Три раза.
— Но вот же написано: Мира. Мы и позвонили.
— Вы позвонили под надписью, а надо было над. И вообще, почему вы со мной спорите, я ведь лучше знаю.
Дозваниваемся.
— Вы Искра?
— Да — я Искра. Кому что поджечь? А кто вы?
— Вы ведь тети-Фенина дочка? А у тети Фени была своя тетя, сестра другой тети — Миры — Беба. Бася Соломоновна. Так вот у нее, у Бебы, в Симферополе есть сын — Семен!
— Ой! Так вы тогда — Сенечкины дети? Какая радость… Что же вы стоите как бедные родственники.
Так мы, собственно, и есть.
Тетя Феня была довольно пожилой, но страшно энергичной дамой, что нередко среди евреек. До войны она была известной шахматисткой, первокатегорницей. Я нашел упоминание о ней в шахматном журнале «64». Там, как раз в том месте, где она упоминалась, говорилось, что первую довоенную категорию можно приравнять как минимум к кандидату в мастера. Попробовал проверить, потягаться, но она играла сильнее. Ковыряется в саду, непрерывно говорит, рассказывает, тут к ней паренек — мотоциклист: срочно требуют сыграть за команду области на третьей доске. Недалеко, сто — сто двадцать километров. Надо ехать быстро, опаздываем. Нет времени на переодевание. Она моет руки, ваткой, смоченной духами протирает лицо, за ушами и шею, выливает на себя оставшиеся полфлакона духов, шлем на голову и на мотоцикл:
— К семи буду, не уезжайте, я еще не все рассказала.
Ее нынешний муж, Исаак Яковлевич, был, совсем наоборот, не похож на еврея. Среднего роста, крепко сбитый, плотный, совершенно лысый, с жутким, глубоким, казалось — глубже кости вертикальным шрамом посередине лба, как от сабельного удара.
Есть во мне какая-то противная стеснительность, я так и не спросил, откуда это у него. Хотя бы у тети Фени.
При встрече, не обязательно с нами, с любыми приезжими, Исаак заранее предупреждал: