Я тебя никогда не забуду
Шрифт:
Вспоминалось также, как я тщетно разыскивал эспрессо в Выборге в самом начале девяностых и как ради сего зелья нашей киногруппе в восемьдесят девятом дали в Омске черную «Волгу» и мы безуспешно объехали весь город…
Подмосковный З*** тоже явно находился в стороне от торных троп цивилизации. Единственный бодрящий напиток, что я обнаружил в рейде по городку, был кофе с молоком, который разливала из титана гигантская тетя в грязноватом халате в безымянной чайной. Там пахло мокрыми тряпками, хлоркой и почему-то паленой шерстью. Даже самый острый голод не заставил бы меня там обедать – а ведь студенческие столовки приучили меня ко многому.
Между прочим: если взять все тот же «кофейный индекс», можно ли утверждать, что нынче Расея выбилась
И вот в конце октября восемьдесят первого я, в ожидании горсправки, обошел весь патриархальный городок З***. Ни продуктовый магазин, ни промтоварный, ни (что огорчительнее) книжный не смогли меня порадовать никаким дефицитом. Все та же ливерная колбаса, «спички зажигательные», ботинки-утюги и трилогия Л.И.Брежнева. Наконец без четверти два открылось справочное бюро, а еще через минуту я стал обладателем заветного бланка, где крупным и ясным учительским почерком значилось: Рыжова Н.И. – улица Либкнехта, 25, кв.2. Я спросил тетеньку, явно проникшуюся ко мне, такому молодому и столичному, кто еще прописан по данному адресу? Поколебавшись, она таки ответила: мужчин там нет ни одного, зато есть две женщины: Рыжова А.Я., тридцать пятого года рождения, и Кораблева В.Г., одна тысяча девятьсот десятого. То есть, перевел я для себя, Наташа проживает без отца, с мамой и бабушкой – той самой строгой бабушкой казацких или дворянских кровей. Затем скучающая сорокалетняя девушка (думаю, я был за весь день ее единственным клиентом) подсказала мне, как найти улицу Либкнехта: «Недалеко, две остановки на автобусе, но он редко ходит, лучше пешком».
Я отправился к Наташе. Сердце мое колотилась. Солнечный прозрачный день конца осени с его щемящим запахом, казалось, способствовал любви и удаче, и я почему-то уверился, что скоро увижу ЕЕ, и предвкушал это.
И вот я на месте: Либкнехта, двадцать пять. Неказистый двухэтажный домик пятидесятых годов постройки. Усыпанная желтыми листьями детская площадка, подъезды с настежь распахнутыми дверями, на лестнице пахнет котами – все, как в миллионах советских парадных.
Дверь в квартиру отделана дерматином, обита крупными щеголеватыми декоративными гвоздями. Я позвонил. За дверью раздался шорох, затем – легкие шаги. Неужели я сейчас встречусь с ней? Но из-за двери послышался настороженный старческий голос:
– Кто здесь?
– Наташа дома? – спросил я безыскусно, как спрашивал десятки раз. Так я вызывал, по телефону и лично, добрый десяток своих подружек. Но сейчас был совершенно уверен: Наташа – не просто подружка, она – любовь всей моей жизни. От волнения словно обострились все чувства, я до сих пор помню ту дверь, и беленую стену, на которой кто-то выцарапал «НАТАША», и бабушку в ситцевом халатике, когда она отворила-таки дверь.
– А вы – кто? – спросила пожилая женщина. Язык не поворачивался назвать ее старухой: настолько она была прибрана и величава – пусть даже в халате и тапочках на босу ногу. Тапочки, я заметил, были с каблучком. Она очень напоминала свою внучку: тот же крепкий стан,
Я ответствовал даме:
– Я друг Наташи. Из Москвы.
При слове «Москва» губы дамы (эх, не спросил я в справочной, дурак, ее имя-отчество!) строго поджались, она явно потеряла едва ли не половину своей любезности.
– Наташи нет, – сухо проговорила женщина и потянулась закрыть дверь. Я придержал ее рукой и спросил отчаянно:
– А когда она будет?
Мой вопрос повис в пустоте. Старая леди не ответила и захлопнула дверь.
В растерянности я вышел на улицу. Прошелся вдоль фасада дома, пиная желтые листья. Присел на скамейку подле подъезда, закурил. Я совершенно не хотел уезжать из городка, несолоно хлебавши. Но что мне оставалось делать?
Я решил ждать. Чего-нибудь. Может, чем черт не шутит, появится Наташа. А может, пройдет ее мать, Рыжова А.Я. Мне думалось, что в настоящий момент ее дома нет. В конце концов, женщина тридцать пятого года рождения должна работать. Следует дождаться момента, когда она вернется домой.
Минут через пятнадцать на лавочку погреться выползла женщина, которую, в отличие от благородной Наташиной бабушки, с полным правом можно было назвать старухой: древняя, сухая и морщинистая, в ватнике, с клюкой и в валенках. Уселась рядом со мной. Разумеется, я не преминул осведомиться у нее о предмете своих поисков. Соседка поведала мне, что знает девушку очень даже хорошо, она у ней на глазах выросла:
– Пигалица с бантом, а теперь, гляди, уже женихаицца… А ты ей кто, хахаль? – спросила бабуля, глядя на меня своими вострыми глазками с нескрываемым любопытством.
– Можно сказать и так, – усмехнулся я.
– Ой, да к ней многие ходют и ездют, – не упустила случая заложить Наталью бабка, а потом то ли спохватилась, то ли впрямь язык ее к старости стал опережать мысль: – Но она не как другие шалавы, чего нет, того нет, по кустам не обжимается, в обнимочку не шлындрает… А ты, чай, не наш? Из Москвы?
– Из Москвы, – покивал я.
– Мало вам там своих девок, что ль! За нашими приехал! – проворчала старушенция.
– А вы Наталью давно видели?
– Да уж дня четыре не появляется.
Я понял, что бабка может стать настоящим кладезем информации о Наталье, и принялся осторожно расспрашивать, где девушка училась, где работает – однако старушенция (тогда я подумал, что из-за синильности, теперь представляется – из хитрости) толком ничего мне не ответила, все сбивалась на дрязги с Василисой (бабушкой Наташи?) по поводу палисадника, ухода за ним и полива. Наконец из окна второго этажа высунулась женщина в платке поверх бигуди и раздраженно позвала:
– Мама, хватит вам распинаться! Идите уже обедать!
Старуха, хоть и проворчала вполголоса: «Невтерпеж тебе!» – однако беспрекословно поднялась и зашаркала к подъезду.
Я снова закурил – а что мне еще оставалось делать? Я твердо решил, что не уеду из З***, пока не добьюсь ясных сведений о Наталье.
И я провел, пожалуй, битых два часа, то прогуливаясь вокруг дома, то присаживаясь на скамейку. Солнце стало клониться к горизонту, я замерз, и у меня от голода сосало под ложечкой. Я уж решил бросить свой наблюдательный пост и поискать в городе хоть какой-нибудь ресторан, а потом предпринять еще один штурм Наташиных дверей, как тут со стороны станции появилась немолодая женщина с объемистой кожаной сумой. Она выглядела усталой и грустной. И пока я раздумывал, может она быть матерью Натальи или нет, женщина скрылась в подъезде. Потом я наконец решил, что она годится на роль мамы, и бросился следом. И наткнулся на нее в самых дверях парадного. Она возвращалась назад, на улицу, уже без сумки и в распахнутом пальто. Специально вышла, чтобы что-то мне сказать, сообразил я.