Я тебя никогда не забуду
Шрифт:
И еще вдруг пришло мне в голову совсем уж несуразное: все три дела – и разбой на Калараш, и поджог в Травяном, и похищение в семье Верного – подсунул мне наш полковник Любимов.
Тут вдруг заворочался ключ в замке, и распахнулась входная дверь в квартиру.
Верная-старшая немедленно вскочила и бросилась в прихожую. Следом за ней как ветром сдуло Олюшку. «Папочка! Папа!» – донеслись восхищенные вопли девочки.
Я тоже выглянул в прихожую. На пороге стоял майор Верный в дубленке. Майорша
Вид у хозяина был одновременно и довольный, и больной. Казалось, он еле стоит на ногах. На волосах, повыше уха, запеклась кровь. Он вгляделся в меня, отдаленного от него длинным коридором, не узнал и тихо спросил у жены: «Кто это?»
– Аристов. Его прислал Любимов.
– А-а. Привет, Паша, – слабо кивнул мне «обэхаэсэсник». Казалось, Верный немного не в себе. Он был смертельно бледен.
– Что с тобой, милый? – с нескрываемой озабоченностью спросила его жена.
– Пойдем в ванную. Меня стукнули по голове. Надо промыть рану.
– Я вызову «Скорую»!
– Никаких врачей! Черепушка моя оказалась крепкой. Наверно, просто сотрясение. Пустяки, отлежусь.
Обе женщины, крошечная и взрослая, отпустили своего мужчину. Он скинул дубленку. Я увидел, что весь овчинный воротник в крови, кровь же растеклась по шее, пиджаку и водолазке майора.
– Господи! – ахнула Верная и повела супруга в ванную.
Девочка потянулась было за ними, но мамаша цыкнула на нее: «Оля! Иди в свою комнату!»
Я на правах чуть ли не члена семьи взял малышку за ручку и отвел в детскую.
Детская тоже ничем, кроме громадных размеров (метров двадцать пять) и высоких потолков, не выделялась из миллионов советских комнат, предназначенных для подрастающего поколения: кровать, стол, книжные полки. Я усадил девочку на разобранную постель и сунул ей в руки «Малыша и Карлсона»:
– Почитай, я скоро приду.
«Подслушивать нехорошо», – в детские и юношеские годы пытались научить меня семья, школа, пионерская и комсомольская организации. Однако оперативно-разыскная работа волей-неволей сделала мои моральные принципы гораздо более гибкими. И я усвоил другой постулат: мне можно все, что идет на пользу делу и не запрещено законом.
Ванная комната у Верных, как обычно, располагалась по пути на кухню. Очень удобно – если меня застигнут врасплох, можно сделать вид, что шел налить себе еще чаю.
Мне подумалось, что я поспел вовремя, потому что услышал, сквозь шум воды, как майор, спросил:
– Кто еще знает?
– Только полковник, – отвечала Верная.
– Что ты им рассказала? – «Им», надо полагать, – мне и Любимову.
– Как договаривались.
– Сколько денег, сказала?
– Сказала: три. Давай йодом смажу.
– Мажь.
– Надо сделать рентген.
– Может быть. Позже.
В любом оперативном мероприятии, как и в жизни, один из важнейших постулатов – не переусердствовать, тем паче что мне показалось, главное
– Пора побаловаться плюшками, – сказал ей.
– Как Карлсон, – расплылась она в улыбке.
– Читала эту книжку?
– Мне папа читает, вслух.
– Почитать тебе? Где вы остановились?
– Почитай. Вот отсюда.
Я начал декламацию, а девочка стала баловаться плюшками: надкусила печенье, потом вафлю. Заговорщицки сообщила:
– А у нас и конфеты шоколадные есть. «Мишки» и «Белочки».
Я допускал, что можно по-разному относиться к старшим Верным. Вполне вероятно, кто-то мог сводить с ними счеты, но пытаться причинить зло этой ни в чем не повинной девчушке – уже преступление. И если я поймаю ту самую парочку на «Москвиче» – а я ее поймаю! – пощады от меня пусть не ждут.
Шум воды стих. Хлопнула дверь ванной, раздалось шарканье двух пар ног.
Шаги скрылись в третьей комнате – по всей видимости, супружеской спальне. Вскоре оттуда раздалась команда майора: «Пойди поставь мне лед». А спустя минуту в детскую заглянула хозяйка. Мгновенно, ревнивым глазом оценила обстановку: дочка чувствует себя прекрасно, чтение «Карлсона», тарелка со сластями – и тихо попросила меня:
– Павел, пожалуйста, подойдите к Эдуарду.
Я не заставил себя ждать.
Спальня освещалась лишь поставленным на пол ночником. На широченной кровати навзничь лежал майор, уже переодетый в тренировочный костюм. Под голову ему супруга подстелила полотенце: чтоб не пачкать подушку кровью и йодом.
Спальня из карельской березы оказалась, насколько я смог разглядеть в полутьме, едва ли не самым роскошным местом в квартире. Видать, сюда нечасто пускали посторонних: очень уж интимно все было обустроено.
В изголовье кровати висело зеркало. Напротив супружеского ложа располагался телевизор с видеомагнитофоном. Второй увиденный мной видюшник за истекшие три дня – если считать украденный у Степанцовых. Видик в спальне, надо же. Зачем он им здесь? Уж не просматривают ли майор с женой на ночь глядя порнуху? Ах, забавники!
– Павел, – полуоткрыл глаза лежащий Эдик. По нему было видно: парню худо. – Спасибо, что помогаешь.
– Полковнику спасибо скажешь. Он меня просил.
Не знаю, понял ли майор, что я на самом деле имел в виду. А я хотел сказать следующее: «Ты мне, Эдик, никто – не друг и не родственник. И помогать тебе я не нанимался». Пожалуй, Верный понял мой намек – в чем-чем, а в сообразительности ему не откажешь.
– Садись, – он указал слабой рукой на пуф и продолжил: – Хочу тебя попросить. Не надо никому ничего рассказывать. Ни о чем. Все кончилось. Все обошлось. Только ты и полковник знаете. И слава богу. Сделай одолжение, не трепись.