Я твой ужас и страх
Шрифт:
— А если я и правда перестану бояться? Так советовал Джек Фрост, — предостерегла Валерия, забывая о странном ожидании, что продлилось наедине со стихами до первых лучей рассвета. — Говорил, что так тебя можно победить.
Битва длилась всю ночь, Валерия чувствовала, как к запаху пепла примешались другие — кровь и лед. Хотя у льда не бывает аромата, скорее она помнила тот свежий оттиск морозного ветра, что следовал за Хранителем Веселья.
— Так ли сумеешь не бояться? — насмехался Король Кошмаров, отворачиваясь от нее, глядя куда-то в окно. Валерия попыталась приблизиться,
— Я просто не хочу, — прошептала она приглушенно. — Если не страх, то что мне останется? Пустота? Я шагну вниз за подоконник. Так что… Будь, что будет, — она мастерски лгала, будто не заботится о людях. — О судьбах мира пусть волнуются Хранители, у них это лучше получается, — однако если и скрывала правду, то всегда лишь наполовину, потому что продолжила совершенно искренне: — Я в этом мире вижу только невыразимую скорбь, так что Джек Фрост не остановит меня своим ребяческим весельем.
Она все-таки подошла к Королю Кошмаров. Его вычерченный профиль с плавным переходом ото лба к тонкому крючковатому носу вырисовывался чернильной кляксой на фоне бледнеющей ваты облаков, срывавших неторопливым кружением снега. Таким же медлительным и тягучим, как разговор в сумрачном пространстве квартиры.
— Какой фатализм, — посвящал в свои недобрые замыслы извечный пришелец, облик самой тьмы: — Но будет очень неплохо, если с твоей помощью я захвачу этот мир. Он заслужил того, чтобы узреть во всем величии своего истинного правителя.
«Я рискну. Это нужно нам всем. Если они Хранители Снов, значит, на снах все и замкнуто. Я не боюсь. У меня тоже есть свой план», — незаметно сжимала кулаки Валерия. Чужую боль она привычно принимала, как свою, но по немому наученью незнакомых запредельных сил в ту ночь, будто переломившись, принимала и страх, и планы по захвату мира, отчего-то веря, будто в ее силах изменить. А нет… Так будет очередной жертвой, пусть даже бесполезной, найдутся другие, способные победить силой. Но иная здесь шла борьба, но иные неслись потери.
— И кем же ты будешь править, когда люди уничтожат друг друга? Призрачными лошадьми, которые насылают друг на друга кошмары? — с упреком проговорила Валерия, все еще силясь рассмотреть лицо Бугимена, а он скрывался нечеткостью линий, как в недавнем беспорядочном сне.
— Я найду способ подчинить этот мир вместе с людьми, с этой паразитической формой жизни, — проскрежетал он сквозь зубы, неподвижно вписавшись контрастной картиной напротив окна.
— Ну вот, теперь еще и паразиткой меня обозвал, — усмехнулась привычным тоном Валерия, не подавая виду, как легко ей давался этот рассвет, этот привычный диалог… Не то, что целая ночь наедине со стихами и каплей из-под крана, которая все не решалась отразить свободной завершенностью кухню, совершив последний полет. Да не вниз, не чтоб разбиться, а чтобы отразить.
— Нет, нет, я не то имел в виду, — вдруг смутился Бугимен, махнув рукой, невесело, но внимательно рассматривая ее, отчего его глаза ярче замерцали; с вековой усталостью он проговорил почти нараспев: — Разве ты сама не видишь, что они творят? — он схватил воздух, точно сжал в пятерне целую планету. — Ими необходимо править, даже
— Ими бы не править. Их бы направлять… А для этого необходимо равновесие, — размеренно отвечала Валерия, вторя его голосу, все же приближаясь.
— Но для достижения равновесия неизбежны жертвы, — сталью прозвенел его резкий ответ.
— Спорный факт, — качнула головой собеседница. — Но если бы достичь равновесия через жертву… что ж. Я готова, — непоколебимо с бесстрашной обреченностью проговорила она, но точно отогнала тень, вставшую за ней, распустившую серые крылья; встрепенулась, одергивая себя. — Только вряд ли мы об одном и том же равновесии. Ты прав в одном: нам не нужен мир счастливых идиотов. На каждого распределено кар и наград по заслугам. Но и король выжженной радиоактивной пустыни вряд ли такой уж король. Твоя победа — твое поражение, замкнутость в безумии и на самом себе.
Он слушал ее, кажется, вновь задумавшись над ее словами. И тогда маскировка спала, или Валерия прозрела: запах крови ей не мерещился. Хоть и черная, но все ж с рубиновым отливом, она покрывала его тело, сочилась из незарубцевавшихся ран вдоль груди, на руках, на лице. Даже волосы спеклись от нее. Девушка ужаснулась, потому что раньше только в кино видела столько крови, но там-то так, бутафорская. Хотелось верить, что Джек Фрост пострадал меньше. В любом случае, ему помогли бы верные друзья.
— Умеешь ты красиво говорить. Впрочем, мы оба останемся при своем, — отвернулся Бугимен, замечая, как пристально его рассматривают и — невозможно! — с состраданием, снова. Милосердие не укладывалось в его строгую концепцию, но Валерия не отходила, поддевая свой черный песок, как тогда, как в прошлый раз. Раз уж ей не довелось вкусить радости золотого, то и в черном обреталась своя странная польза. Она делилась своим горем все это время, но теперь легко и безошибочно принимала чужое. Лишь холод окутывал ее усталостью, точно она отдавала свою жизненную силу. Но лучше так, чем бесконечные часы в неопределенности ожидания, где даже сны — искаженная маска реальности.
Бугимен обернулся, вновь замечая, как заживают его раны. Валерия улыбалась ему; провела, не касаясь, ладонью вдоль распоротой ледяной стрелой щеки. Он поймал ее пальцы, прижимая на миг к своим губам.
Все молча, воцарилась почти первозданная тишина. Если бы не холод ужаса, то кровь от сердца разгоняла бы тепло, но, видимо, не для них. Король Кошмаров глянул почти с испугом, точно снова нарушил какой-то неписаный закон, точно кто-то наблюдал за его действиями, оценивал, его внутренний монстр гордыни.
Он отстранился, лишь потирая образовавшиеся корки ран, сутулясь и попеременно скалясь, будто злился на себя, а на нее глядел неоднозначно, будто сам терялся в домыслах и планах. Валерия бы приняла любой, она ждала его, но никогда бы не оправдала зло. Она лишь не судила.
— Так всегда и бывает, — будто ответила после значительной паузы Валерия. — Значит, с моей помощью? А есть вариант, что я тоже кое-что попрошу у тебя?
Бугимен оживился, как всякое зло, которое по природе своей любит сделки, обычно нечестные. Он усмехнулся: