Я умею прыгать через лужи
Шрифт:
То же самое происходило и в драках на палках. Я сразу бросался в бой я принимал на себя сыпавшиеся удары, - ведь только таким путем я мог добиться уважения, с которым дети относятся к победителям во всех играх.
Умение плавать весьма высоко ценилось ребятами, и обычно если ты умел лежать на воде лицом вниз, передвигаясь по дну с помощью рук, то уже считалось/что ты научился плавать. Но я хотел плавать там, где глубоко, и так как другие дети очень редко ходили на озеро, я стал ездить туда один.
Оставив коляску в кустах акаций, я карабкался вниз по поросшим
В статье, напечатанной в "Приятелях", ничего не говорилось о том, что надо сгибать руки и выбрасывать их вперед так, чтобы они легко тли по воде, не оказывая ей сопротивления. По картинкам у меня сложилось представление, что процесс плавания заключается в движении вытянутых рук поочередно вверх и вниз.
Я добился того, что мог держаться на воде, с силой колотя руками, но двигаться вперед я еще не умел. Только на втором году, поговорив у наших ворот о плавании с одним "сезонником", я научился правильно двигать руками.
После этого я стал плавать с каждым разом все лучше, и пришел день, когда я почувствовал, что могу поплыть куда угодно. Я решил испытать себя над "ямами".
Был жаркий летний вечер, и озеро казалось синим, как небо. Я сидел голый на берегу, наблюдая за черными лебедями, которые далеко на воде то поднимались, то опускались, плавая по крошечным волнам, и препирался с тем Другим Мальчиком, который хотел, чтобы я отправился домой.
"Ты проплыл не меньше ста ярдов вдоль берега, - увещевал он меня. Никто в школе не способен этого сделать".
Но я не обращал на нею внимания, пока он не сказал:
"Смотри, как здесь пустынно".
Одиночество пугало меня. Вокруг озера не росли деревья. Оно лежало совсем открытое небу, и над ним всегда царило полное безмолвие. Изредка раздавался крик лебедя, но это был печальный звук, лишь подчеркивающий уединенность озера.
Немного погодя я сполз в воду и, загребая руками, чтобы держаться прямо, продолжал двигаться вперед, пока не добрался до края обрыва в темную, холодную синеву. Тут я остановился, двигая руками и глядя вниз, в чистую воду; в глубине на крутых склонах подводной террасы видны были длинные бледные стебли водорослей, извивающиеся, как змеи.
Я посмотрел в небо надо мной, - оно казалось таким огромным: пустой купол неба и пол из синей воды. Я был совсем один в мире, и мне было страшно.
Постояв немного, я вздохнул и бросился в "яму". На секунду моих повисших ног коснулись водоросли, потом соскользнули, и я поплыл по воде, которая простиралась подо мной вниз до бесконечности.
Мне хотелось повернуть назад, но я продолжал плыть вперед, медленно, ритмично двигая руками, повторяя себе снова и снова: "Не бойся, не бойся, не бойся!"
Постепенно я стал поворачивать, и, когда увидел, как далеко отплыл от берега, меня на мгновение охватил ужас, и я стал торопливо болтать руками в воде, но внутренний голос продолжал упорно нашептывать свои слова, я успокоился и снова поплыл медленно.
Я
Я научился плавать.
ГЛАВА 22
Около наших ворот росли огромные эвкалипты. На земле под деревьями, усеянной листьями, сучьями и ветками, там и сям виднелись следы костров. "Сезонники" и бродяги, проходившие мимо, часто отдыхали здесь, сбросив с плеч дорожные мешки, или останавливались на минуту, чтобы окинуть внимательным взглядом дом и кучу дров у крыльца, прежде чем зайти и попросить поесть.
Те из них, кто не раз проходил мимо нашего дома, хорошо знали мою мать. Она всегда давала им хлеба, мяса и чаю, не требуя за это нарубить дров.
Отец сам исколесил Квинсленд с мешком за плечами и хорошо знал жизнь этих людей. Он всегда называл их "путешественниками". Бородатых обитателей зарослей он именовал "лесными птицами", а тех, кто приходил с равнин, "полевыми птицами". Отец умел сразу различать их и без труда угадывал, есть ли у них что-нибудь за душой или нет.
Когда такой бродяга останавливался у наших ворот на ночлег, отец всегда делал вывод, что у парня нет ни гроша. "Если бы у него водились денежки, он дошел бы до постоялого двора".
Из конюшни отец часто наблюдал, как они подходили с чайниками к нашей двери, и, если "сезонник", протягивая чайник матери, оставлял себе крышку, отец улыбался и говорил: "Бывалый".
Однажды я спросил его, почему они не отдают матери крышку вместе с чайником.
– Когда бродишь по дорогам, - отвечал отец, - иногда попадаются люди, которым и паршивой тряпки жалко, вот к ним и нужен особый подход. Положим, тебе надо чаю и сахару, это тебе всегда нужно. Кладешь чуть-чуть заварки на дно чайника - совсем немножко, так, чтобы хозяйка видела, что чаю у тебя мало. Когда она подойдет к двери, ты чаю у нее не просишь, нет. Ты просишь кипятку и говоришь: "Заварка в чайнике, хозяйка". Она берет чайник, но крышку ты из рук не выпускаешь и, как бы невзначай, как будто ты только что об этом вспомнил, обронишь: "Положите-ка сахарку, если не жалко". Наливая кипяток в чайник, она видит, что заварки в нем так мало, что и на плевок не хватит, и кладет свою. Ей, может, и не хотелось бы тратиться, но неприятно давать чай как помои, и приходится подбавлять. Потом она насыпает сахару, и у парня есть все, что надо.
– А почему они так держатся за крышку?
– продолжал я свои расспросы.
– Видишь ли, никогда не получишь столько чаю, если чайник закрыт. Когда нет крышки и видно, что тебе дают, хозяйке неловко смотреть тебе в глаза, если чайник неполный.
– Мама не такая, правда, папа?
– Черт возьми! Конечно, нет! Она башмаки с себя снимет и отдаст, только позволь ей.
– А что, так бывало?
– спросил я, живо представляя себе, как мать снимает ботинки и отдает бродяге.