Я вам любви не обещаю
Шрифт:
— Тише, тише, — послышалось ей. — Это всего лишь сон.
«Сон?» — усомнилась она и открыла глаза.
Георгий склонился над ней. Это его руки лежали на её плечах. Бархатный шлафрок графа распахнулся, и под ним виднелась широкая обнажённая грудь. Вера сама потянулась к нему, вскинула тонкие руки на шею, притягивая его к себе как можно ближе.
— Юрочка, не уходи, — цеплялась она за него.
— Не уйду, mon coeur, — опуская её на подушку, отозвался Георгий.
Забравшись в постель, Бахметьев притянул к себе подрагивающее тело Веры, её голова
— Всё хорошо, душа моя. Всё хорошо, я с тобой. Спи, мой ангел, — шептал, поглаживая её по голове, как ребёнка.
Глава 52
Вера открыла глаза, когда серый предрассветный сумрак только, только проник в спальню через не зашторенное окно. Рука потянулась к потемневшей от пробившейся щетины щеке Георгия, длинные ресницы дрогнули, и ещё затуманенные сном глаза открылись.
— Опять сон? — хрипло прошептал он, потянувшись к ней.
— Нет, — улыбнулась Верочка. — Дитя… дитя шевельнулось, — приложила она ладонь к животу.
Глаза Бахметьева удивлённо распахнулись. Широкая ладонь легла поверх её руки. Сердце перевернулось в груди от нежности к женщине, что так доверчиво жалась к нему, всё существо затопило тёплою волною счастья. Его женщина, его дитя. Ничего более не надобно. Разве можно желать большего?
— Мне цыганка сказала, что сын у меня будет, — пряча лицо на его плече, прошептала Вера.
«Сын!» — лицо Георгия омрачилось. Не сможет он назвать его своим. По закону, то дитя, что носит Вера будет считаться наследником Одинцова.
— Ты будто бы не рад? — испугалась она.
— Рад, безумно рад, — улыбнулся Георгий, поднося к губам тонкие пальцы. — Разве можно большего желать? Мне идти надобно, — выбрался он из постели. — А ты спи, рано ещё.
У Бахметьева был повод торопиться на службу. Вчера он пренебрёг своими обязанностями штабного адъютанта и оставил на своём рабочем столе целую стопку неразобранных документов. Не надобно было давать Гейдену повод лишний раз напомнить своему адъютанту о том, что он спустя рукава относится к службе.
Наскоро позавтракав, Георгий спустился к парадному. Экипаж уже ожидал барина. Кучер с трудом подавил зевоту и широко распахнул дверцу кареты перед его сиятельством, в душе недоумевая отчего тому понадобилось на службу податься ни свет, ни заря. Расположившись на сиденье, Бахметьев не удержался и выглянул в оконце.
Так и есть. На углу дома топтался шпик, переодетый в штатское. Серое пальто с бобровым воротником, меховая шапка, низко надвинутая на глаза, всё бы ничего, коли не военная выправка, скрыть которую было невозможно, даже нарочно сутулясь, да и кому придёт в голову совершать promenade в столь ранний час? Видимо, слежка за ним и, стало быть, Залесский не поверил.
Проводив глазами экипаж Бахметьева, жандарм торопливо пересёк улицу и, свернув за угол,
Ближе к полудню у парадного остановился наёмный экипаж, из которого выбрался пожилой человек с докторским саквояжем. Наблюдавший за парадным жандарм проводил его равнодушным взглядом и плотнее укутался в пальто, спрятав покрасневший от мороза нос в воротнике. Выбираться из кареты не было никакого желания, но служба требовала осведомиться обо всех, кто входил и выходил из парадного. Тяжело вздохнув, он направился к стоящему у дверей швейцару.
— Любезный, не подскажешь, к кому доктора вызвали? — поинтересовался служитель третьего отделения.
Насупившись, внушительного вида швейцар, потоптался у дверей, окинув, стоящего перед ним шпика отнюдь не дружелюбным взглядом. За свою долгую службу он научился различать принадлежность посетителей к тому или иному сословию. Господ было видать издалека по горделивой осанке и надменному взгляду, мещане выглядели попроще, но жандарма, пусть и переодетого в штатское, он вряд ли бы спутал с кем-нибудь. К тому же, кому ещё задавать вопросы подобного рода? Чувство самосохранения пересилило неприязнь.
— К гостье графа Бахметьева, — хмуро ответил он.
— А что же, занемогла? — сочувственно осведомился жандарм.
— А мне почём знать, ваше благородие, — пожал он плечами. — Второго дня был, вот сегодня снова приехал.
— Второго дня говоришь? — прищурился шпик.
Швейцар кивнул и кинулся открывать двери перед пожилой матроной, радуясь в душе, что появился повод прервать столь неприятную ему беседу, более походившую на допрос.
Появление доктора стал для Веры полнейшей неожиданностью, своего удивления madame Одинцова скрыть не смогла, и потому пожилой человек поспешил объяснить причину своего визита:
— Лидия Илларионовна просила навещать вас время от времени, — улыбнулся он в ответ на вопрошающий взгляд княгини.
— Тронута такой заботой, — не удержалась от сарказма Верочка, впрочем, ей тотчас сделалось стыдно за свой тон.
Стараясь сгладить возникшую неловкость, madame Одинцова предложила доктору разделить с ней утреннюю трапезу. Лекарь вежливо отказался. Справился о самочувствии своей пациентки, оставил мазь, что, по его словам, должна была поспособствовать исчезновению синяков на лице, и поспешил проститься, пообещав заглянуть на будущей седмице.
От того, что обидела, в общем-то, хорошего человека, Вере стало не по себе. Никто не тянул за язык, тем более не в её положении разбрасываться людьми, проявившими к ней участие. С посещением доктора визиты в квартиру на Литейном не закончились. Не прошло и получаса, как кто-то весьма настойчиво принялся звонить в колокольчик. Ворча под нос что-то про проходной двор, Степан отправился открывать двери. Впустив посетителя, слуга заглянул в гостиную, где барыня, пребывая в глубокой задумчивости, перелистывала томик Карамзина.