Я вам любви не обещаю
Шрифт:
Прикрутив фитиль, Вера забралась в постель и постаралась отрешиться от мыслей о Бахметьеве, о завтрашнем дне, решив для себя, что не стоит горевать о том, чего уже не вернуть и не поправить.
Бахметьев, выйдя из парадного, остановился на набережной, прислонившись спиной к фонарному столбу. К ночи похолодало, и пронизывающий ветер норовил забраться под плащ, заставляя ёжиться. Подняв голову, Георгий Алексеевич нашёл глазами окно, где сквозь неплотно задёрнутые шторы пробивался неяркий свет керосиновой лампы. «Не спит», — вздохнул Бахметьев. Порывшись в кармане плаща, граф извлёк из него портсигар.
Шаги гулким эхом отдавались в ночном городе. Всё замерло. Обыкновенно в эти часы на улице можно было встретить припозднившихся гуляк из числа студентов или военных, нет-нет проезжала пролётка, но нынче было тихо. Идти было совсем недалече. Ветер свистел в ушах, подгоняя в спину и вынуждая ускорить шаг.
Перейдя мост через Фонтанку, Георгий Алексеевич с Невского свернул на Литейный. До дома оставалось не более версты. От природы Бахметьев обладал чутким слухом. Ему показалось, что кто-то следует за ним попятам. Остановившись, он огляделся. Вдоль неосвещённой стены доходного дома мелькнула чья-то тень. Граф мгновенно подобрался, как всегда в минуты опасности ощущая необыкновенный душевный подъём. Медленно повернувшись, Бахметьев зашагал далее, ожидая нападения.
Нападавших было двое. Как бы Бахметьев ни готовился к тому, все же момент нападения был неожиданным. Сначала дорогу преградил высокий широкоплечий человек, вынырнув, будто чёртик из табакерки с ближайшей подворотни. В руке нападавшего блеснуло лезвие ножа. Закрывшись рукой, Бахметьев ухватил своего противника за запястье, сжимая его руку, что есть силы в надежде заставить того выпустить оружие. Никто не издал ни звука. Слышалось только напряжённое дыхание обоих. Вывернув руку нападавшего, граф услышал, как звякнул о мостовую нож, откатившись куда-то в сторону, и в тот же миг на его шее оказалась удавка. Кто-то второй пониже и явно гораздо слабее первого противника, повис на нём со спины, пытаясь затянуть петлю на шее. Фуражка смягчила удар по голове, кастет скользнул по щеке, оставляя глубокую царапину, в глазах потемнело.
— Караул! Грабят! — послышался чей-то истошный крик.
Хватка ослабела.
— Повезло вам, ваше сиятельство, — услышал он свистящий шёпот над ухом.
Топот ног по мостовой возвестил о том, что его недруги, кто бы они ни были, поспешили покинуть место нападения, оставив свою жертву.
— Ваше благородие, — обратился к нему запыхавшийся городовой, — не пострадали?
— Нет, — выдохнул Бахметьев, снимая с шеи верёвку.
Вслед за городовым к нему подошёл тощий паренёк, судя по форменной фуражке и тужурке, студент, который, очевидно, и поднял крик, привлекая внимание. Помогая графу подняться, городовой заботливо поддерживал его под обе руки.
— Сюда, пожалуйте, — скороговоркой произнёс он, увлекая Бахметьева под свет фонаря.
Студент, последовал за ними, с любопытством рассматривая того, кому он вольно или невольно только что спас жизнь.
— Что ж вы службу так скверно несёте? — в сердцах бросил Бахметьев, стирая кровь
— Так отдали бы кошелёк и дело с концом, — обиженно заметил городовой. — Что ж вам жизнь недорога, что вы супротив двоих драться кинулись?
— Да кабы кошелёк… — вздохнул Георгий Алексеевич, нащупав в кармане золотой портсигар и портмоне.
— Проводить вас, ваше благородие? — поинтересовался городовой.
— Было бы неплохо, — поворачиваясь лицом к студенту, отозвался Бахметьев. — Благодарю вас, юноша. Вы мне жизнь спасли.
— Не стоит благодарности, ваше благородие, — словно девица зарделся студент, — всякий на моем месте поступил бы точно также.
— Ежели я когда-нибудь смогу быть вам чем-нибудь полезен, вы можете найти меня по этому адресу, — достав из кармана портмоне и вытащив из него визитку, произнёс Бахметьев, протягивая карточку студенту.
Городовой попытался взять графа под руку, но Бахметьев довольно резко отказался от помощи и предпочёл передвигаться самостоятельно, несмотря на то, что голова его кружилась и походка была не совсем твёрдой.
Дома Георгий Алексеевич приказал подать бренди. Налив почти полный стакан, он немного плеснул на ладонь и приложил её к разодранной щеке. Сдавленно чертыхнувшись, граф посмотрел в зеркало на своё отражение. Помимо ссадины на лице на шее красовался след от удавки. «Во истину в рубашке родился», — перекрестился Бахметьев. Кто его знает, чем бы всё закончилось, коли не подгулявший допоздна студент.
Сначала Бахметьев тоже решил, что на него напали с целью ограбления, тем более что могли видеть, как он подкуривал сигарету, достав из кармана плаща дорогой портсигар. Однако, поразмыслив немного и вспомнив последние слова одного из бандитов, Георгий Алексеевич пришёл к печальному выводу, что нападавшие желали отнюдь не поживиться за его счёт, но убить. Видимо, они следовали за ним от самого парадного дома на Фонтанке, и как только он перешёл мост и стал удаляться от набережной, решили напасть. Чего проще: задушить, а тело сбросить в реку.
Оставалось только вспомнить, кому он настолько насолил, что платой за прегрешения должна была стать его собственная жизнь. Присев в кресло со стаканом в руке, Бахметьев погрузился в мрачные раздумья. Единственная мысль, что приходила ему в голову — это связь с Ольгой. «Нет, — вздохнул граф, отпив из стакана глоток бренди, — Уваров никогда бы не стал сводить счёты подобным образом. Николай Васильевич вообще бы не стал сводить счёты, потому как к супруге своей всегда был равнодушен и ревнивцем никогда не слыл. Для князя самым важным было, чтобы внешние приличия были соблюдены, а уж тем более сейчас, когда сия пошлая связь осталась в прошлом, подобная месть и вовсе лишена какого бы то ни было смысла».
Однако более у него не было ни одной мысли по этому поводу. Сколько бы он не перебирал в памяти своих знакомцев, по всему выходило, что врагов, готовых убить его, он нажить не успел. «Что ж, отныне стоит соблюдать осторожность и не бродить в одиночестве по ночным улицам Петербурга», — решил Георгий Алексеевич, укладываясь в постель. За всеми волнениями последних нескольких часов, мысли о Верочке отошли на второй план. Он обязательно загладит свою вину перед ней, но позже.
Утро выдалось отнюдь не добрым. Просматривая почту, Георгий Алексеевич с тяжёлым вздохом вскрыл конверт с письмом от матери. Лидия Илларионовна в своём послании взывала к его совести и сыновьему долгу: