Я вам любви не обещаю
Шрифт:
Спустя час мальчишка-посыльный, явился к дому на Пироговской набережной с корзиной, самым тщательным образом укутанной старыми газетами. Постучав в двери парадного, юноша звонким голосом попросил швейцара передать букет барышне и умчался прочь, оставив озадаченного слугу в одиночестве.
— Что застыл на пороге? — недовольно бросил дворецкий, проходя мимо. — Двери прикрой плотнее, выстудишь всю переднюю.
— Да вот, барышне велели передать, а какой не сказали, — пробормотал швейцар, протягивай корзину дворецкому.
— Так, поди, Олесе Андревне, — забирая у него из рук цветы, отозвался дворецкий. — Я сам снесу.
Перед дверью
— Войдите! — отозвался нежный девичий голосок.
— Олеся Андревна, вам тут цветы принесли, — входя в комнату, доложил слуга.
— Цветы? От кого? — оживилась девушка, принимая из рук прислуги корзину.
— Вытащив карточку из букета, Олеся улыбнулась.
— Благодарю, голубчик. Можешь идти.
Слуга поспешил удалиться. Спустившись в столовую, где собирались подавать завтрак, дворецкий швырнул в камин смятую газету. Ударившись о каминную решётку, бумажный ком немного развернулся и из него выпал сложенный вчетверо лист бумаги. Слуга попытался было достать письмо, но не сумел. Бумажный лист быстро занялся пламенем, а дворецкий только попортил свои белые перчатки.
Глава 30
Меланхолия, навалившаяся с вечера, поутру никуда не делась, лишь приняла ещё большие размеры и глубину. Бахметьев без аппетита поковырялся вилкой в тарелке за завтраком, сделал выговор лакею, наливавшему кофе из кофейника за то, что тот под тяжёлым пристальным взглядом хозяина дрогнувшей рукой пролил несколько капель на скатерть, выбранил камердинера, потому как сапоги, по мнению Георгия Алексеевича, оказались недостаточно хорошо начищены и попенял кухарке за жидковатый кофе.
На службу Георгий Алексеевич явился в самом скверном расположении духа, потому досталось караульным на входе в здание штаба, молоденькому корнету, исполнявшего обязанности секретаря и даже Вершинину, вздумавшему поблагодарить графа за написанный накануне доклад.
С Константином Григорьевичем Бахметьев был особо язвителен. После ему сделалось невыносимо стыдно за своё поведение, ведь отнюдь не Вершинин был причиной его дурного настроения.
После полудня, будто желая ещё сильнее растравить душевные раны, Бахметьев оправился в апартаменты на Фонтанку. В квартире всё было так же, как в то время, когда Вера жила здесь. В гостиной на столе лежали неоконченные работы юной художницы, в глиняном стакане стояли кисточки, платья, что он покупал ей, аккуратно висели в гардеробной. Казалось, что она вышла ненадолго и вот-вот должна вернуться.
Георгий Алексеевич бесцельно бродил по комнатам. Прислуга, которая по-прежнему продолжала жить в квартире, в страхе притихла, не зная, чего ожидать от графа. Жалованье он платил исправно, но с тех пор, как исчезла mademoiselle Воробьёва, в квартире ни разу не появлялся, потому нынешний визит вызывал тревогу и недоумение.
Рывком открыв двери в гардеробную, Бахметьев застыл на пороге. Здесь все ещё витал едва различимый аромат её духов. Георгий Алексеевич прошёлся вдоль вешалок, провёл ладонью по одежде. Шарф цвета лаванды соскользнул с вешалки и упал на пол. Бахметьев наклонился, поднял его и зарылся лицом в тонкий шёлк. Её запах: смесь фиалки и резеды, он узнал бы его из тысячи других.
Скомкав шарф в кулаке, Бахметьев засунул его в рукав мундира. Дарья, осторожно подсматривавшая из-за
— Собирайся, в Бахметьево поедешь, — зло произнёс он. — Довольно без дела здесь околачиваться.
— А с этим что делать? — обвела глазами спальню и гардеробную Дарья.
— Мне все равно, — окаменело лицо Бахметьева. — Ежели что приглянулось, можешь себе забрать, остальное выкинуть.
— Как выкинуть?! — ахнула Дарья. — А коли Вера Николавна вернётся?
— Не вернётся! — выпустил её руку Бахметьев.
— И рисунки выкинуть? — робко спросила горничная.
Бахметьев задумался, а потом молча кивнул и, развернувшись на каблуках, поспешил в переднюю, желая покинуть это место и никогда более сюда не возвращаться. Всё! Довольно! Пора проститься с прошлым.
Из квартиры на Фонтанке он поехал прямиком к Ляпустину. Велел тому рассчитать остальную прислугу. Валериан Иннокентьевич осмелился поинтересоваться дальнейшими указаниями графа относительно поисков mademoiselle Воробьёвой, на что получил ответ, что все поиски следует прекратить и никогда более об этом даже не упоминать.
Вернувшись к себе на Литейный, Георгий Алексеевич заперся в кабинете с графином бренди. Налив полный стакан, Бахметьев присел на край стола, вытащил из рукава шарфик и пропустил нежный шёлк меж пальцами. Подбросил его в воздух и проследил глазами, как тот медленно опустился на пушистый ковёр у его ног. Поддев его носком сапога, отпихнул сиреневый лоскут в сторону и отвернулся. Отпив большой глоток из стакана, поперхнулся. Гортань обожгло, потеплело в груди, расслабляя скованные напряжением мышцы шеи и плеч. Допил и снова налил. Достал из портсигара сигарету, чиркнул спичкой и закурил. Сизый табачный дым повис над столом. Голова закружилась, но Бахметьев вместо того, чтобы потушить сигарету сделал ещё одну глубокую затяжку. Слегка пошатываясь, наклонился и поднял злополучный шарф, дошёл до камина и медленно опустил его в тлеющие угли. Ткань задымилась, съёжилась и занялась ярким пламенем, а он все стоял и смотрел, как догорает последняя ниточка, связывавшая его с Верой.
— Вот и всё, — усмехнулся он, когда от тонкого шелка осталась лишь горстка пепла.
Ежели бы ещё можно было и память сжечь, как этот шарф. Но всё же стало легче. Сия страница в его жизни была перевёрнута, пусть и осталась недописанной до конца, но более ничего не хотел вписывать в эту историю. Всё с самого начала было в ней неправильно. С Верочкой он совершал одну ошибку за другой. Не надобно было так близко, так мучительно близко подпускать её к себе. Она должна была остаться для него всего лишь очередным увлечением, а не ноющей раной в сердце. Более он не совершит подобных ошибок.
Вершинин ждал письма или записки от Натали, но проходили дни, седмица за седмицей, а весточки всё не было. Он более не осмелился бывать у Епифановых, потому как молчание Натальи расценил как отказ. Что ж, оставалось смириться. Сам виноват. Вместо того чтобы попытаться произвести впечатление на свою предполагаемую невесту, он совершенно ослеплённый красотой её сестры, весь вечер не сводил глаз с Олеси. Стало быть, его увлечённость чужой наречённой не осталась незамеченной, и того ему не простили.