Я жду тебя
Шрифт:
— Пьяри, сегодня ночь у нас прошла без сна.
— Но утренней звезды еще не видно.
— Спой мне песню.
— Какую?
— Ту, в которой говорится: «Без любимой я страдаю»…
— Но я же рядом с тобой. Почему ты хочешь именно эту?
— Ты же знаешь, что сегодня ночью ты не была моей…
— Но были же и другие ночи.
Пьяри запела:
«Я сгораю от любви. Любимый, я молю, приди! В горах увяли все цветы. Любовь! Увянешь так и ты! Любимый, в сердце загляни, что в нем осталось, посмотри. Я — знаю, принял ты обет познать седую тайну лет и у священного огня сидишь, молчание храня. Мой йог, мне в душу загляни, какой пожар в душе
«Твоей души святой пожар родил во мне ответный жар, — подхватил я. — И в ярком пламени огня в любви к тебе сгораю я. Любимая, что мне обет, когда тебя со мною нет!..»
«О, йог, коль принял ты обет, назад тебе возврата нет. И у священного огня познай всю тайну бытия. Коль раньше времени придешь, то гнев подруг всех навлечешь. И обо мне пойдет молва, что знаю чары колдовства. Своим проклятым колдовством я йога сделала ослом. И вот, забыв закон ослов, он мне, как раб, служить готов!..»
«Любимая, на всей земле никто не ведает, увы, ослы мы или колдуны. А женский род болтать привык, всех не повесишь за язык. В священном пламени огня я ясно вижу, друг, тебя. И дым, что вьется надо мной, напоминает локон твой. Сгораю весь я от любви. Что делать мне? Ты подскажи. Обета цепью скован я, те цепи разорвать нельзя…»
«Не любишь ты меня, друг мой, ты не нарушишь свой покой! Ты, видно, так ушел в себя, что днем не замечаешь дня! Играет солнце лишь тогда, когда ты видишь у пруда, вокруг подружки дорогой, любовной жаждою томим, танцует танец свой павлин. И страсть тогда в тебе кипит, когда ты видишь, как бежит за оленицею олень, ища полуденную тень. Любовь вселяющий дурман! Поверь, любовь твоя — обман! Ты словно туча дождевая, что летом по небу гуляет. Мгновение — и тучки нет, в траве лишь виден влажный след. Мне доли, видно, нет иной, чем слезы лить весь день-деньской…»
«Любимая, тебе клянусь! Я все равно назад вернусь, как только день умчится прочь и спустится на землю ночь. Любовь твоя всему виной, я йогом стал, обрел покой. Хотел в спокойствии души найти я таинство любви. Но понял я, друг дорогой, в тебе одной найду покой…»
Наши голоса наполняли безмолвие ночи. Нежный и высокий голос Пьяри слился в заключительном куплете с моим низким голосом:
«Сегодня опять торжествует любовь! — неслось над степью. — К подружке вернулся возлюбленный вновь! Все сокрушает безжалостный меч, не может свои он лишь ножны рассечь! И дерево пламени пищу дает. Без пищи потухнет оно и замрет. Влюбленные души, поведайте мне, кто первый сгорает в любовном огне? Вопрос этот старый, не нов и ответ: огонь ли сгорает иль дерева нет?»
Так песней приветствовали мы рассвет нового дня.
8
Сукхрам продолжал свой рассказ:
— Дом Рустамхана был наполовину каменный, наполовину глинобитный. Предки Рустамхана жили здесь с незапамятных времен. Он был ревностным мусульманином, не пропускал ни одного намаза и пользовался благосклонностью окружных полицейских начальников. Он достиг совершенства в умении выуживать деньги у ростовщиков. Тхакуров из знатных родов он приветствовал, низко склонив голову, а незнатных не удостаивал даже кивком головы. Бедного брахмана приветствовал, слегка склонившись, словами: «Здравствуйте, господин пандит». А перед богатым расстилался, как перед именитым родственником.
Я не мог без отвращения смотреть на Рустамхана. Он был длинный и тощий, с хитрыми бегающими глазками. Рустамхан с первого взгляда оценивал, можно ли будет поживиться за счет пришедшего
В трудную минуту наты просили милостыню или собирали дикий мед для деревенских тхакуров. Кроме того, они занимались приготовлением снадобий и лекарств. Я слыл одним из первых знатоков трав. Однажды с помощью целебных трав и заклинаний я вылечил деревенского землемера от укуса голубого скорпиона. С тех пор слава моя начала расти…
Когда мы совсем близко подошли к дому Рустамхана, я вдруг почувствовал, что ноги совсем одеревенели и не слушаются меня. На Пьяри была широкая и очень грязная юбка. Кофта ее совсем порвалась, а покрывало пестрело заплатами, но она старательно прятала в него свое лицо. В тот момент мне показалось, что я иду грабить самого себя, но я не осмелился сказать об этом Пьяри.
Я остановился и присел на каменную плиту — здесь раньше, наверное, была дхармашала [26] . Пьяри села прямо на пыльную дорогу.
26
Дхармаш ала— гостиница для паломников-индусов; богадельня.
— Идем же, — торопила она.
— Ноги не идут.
— Это еще почему?
— Душа противится.
— Ты и меня не пустишь?
— Разве тебя остановишь?
— Можешь оставаться. Я иду.
И она ушла. Я посидел немного, потом улегся на каменную плиту и не помню, как уснул. Наверно, я проспал целый час, какой-то мальчишка разбудил меня. Во рту у него торчала сигарета.
— Эй, проснись! Ты нат по имени Сукхрам?
— Ну, дальше, — грубо ответил я.
— Тебя ищет начальник. Давай, дуй мигом. Он велел тебе немедленно явиться к нему.
Мальчишка убежал, а я поплелся к дому Рустамхана.
Дом стоял за кирпичной оградой, а двор был обыкновенный, земляной. В глубине двора был невысокий четырехугольный дом. С одной стороны к воротам примыкал глинобитный домик для слуг, а рядом с ним стояло небольшое строение с навесом. Под навесом была привязана буйволица, подле которой резвился буйволенок.
Я остановился на пороге, где сидела смуглая женщина из касты дом.
— Проходи, — сказала она.
Я переступил порог.
— Господин сказал, чтобы ты поднялся к нему. Тебе везет, счастливчик.
В верхней комнате на цветастом ковре в чистой юбке и новой кофте сидела Пьяри. На голове у нее красовалось новое покрывало. Я, не веря своим глазам, смотрел на нее. Ее рот был красный от бетеля [27] . Никогда она не казалась мне такой красивой. Рустамхан лежал на кровати.
— А, пришел, Сукхрам? Она все о тебе вспоминала. Садись.
Я поклонился и сел.
Пьяри покрыла голову и торжествующе посмотрела на меня.
27
Бетель— вьющийся кустарник, из листьев которой вместе с различными специями приготовляются пакетики для жевания.