Я. Философия и психология свободы

Юрченко Сергей Борисович

Банальный для зрелого ума факт: «Живя в этом мире, ты никому не делаешь одолжения», – для ребенка является жесточайшим ударом. Обычно эту фразу не говорят ему, да и взрослым людям напоминают не часто, но сама жизнь ведет подростка к осознанию этого чудовищного факта. Рано или поздно он должен принять этот факт: его жизнь не является безусловной ценностью мира. Назовем осмысление этого факта «кинической интоксикацией» по аналогии с метафизической.

Конечно, после этого все мы становимся циниками, ведь если моя жизнь не обладает безусловной ценностью, то и любая другая жизнь и даже совокупность таких жизней не должны иметь фундаментального значения. Тем пышнее расцветает в человеке воля к власти. Тем легче ему, поднявшись на ту или иную ступень социальной иерархии, распоряжаться жизнями других людей. Издавая карательные указы и отправляя армии на смерть, он апеллирует к божественным, государственным и прочим высшим интересам, по сути подразумевая, как всегда это

происходит с солипсическим самосознанием, лишь себя, ведь теперь он сам – отчасти тот самый бог и то самое государство. Его человеческий цинизм становится сакральным. Все, что он делает, он делает ради других. Но правда в том, что если человек не хочет сделать что-либо для себя, то зачем ему делать что-то для других?

Осознание того, что Оно – это лишь одна из миллиардов копий настоящего Я, несомненно, оказывается жестоким уроком для самосознания. И только затянувшийся инфантилизм, при котором самосознание не желает вступить в очередной невроз и преодолеть его, может задержать это осознание. Такой великовозрастный подросток «застывает» во внутреннем страхе и демонстрирует своим близким полное нежелание принимать на себя ответственность даже за самого себя. А на попытки подтолкнуть его к этому он реагирует возмущением, обидой и прочими истероидными реакциями. В своей пассивности, лени, невежестве, эгоизме, неблагодарности и всех неудачах этот иждивенец винит окружающих и обстоятельства. Кажется, еще немного – и виноват станет стул, о который он споткнулся.

Являясь давно уже физически зрелым человеком, он продолжает паразитировать за счет своих близких и всех, кто готов его паразитизм терпеть. Возможно, он так и не вступит в невроз до самой своей смерти, а глухое, подавленное недовольство самим собою толкнет его к алкоголизму, наркомании или еще какой-нибудь мании. Возможно, именно невроз действует на психику как вакцина и обеспечивает иммунитет против более тяжелых форм психического расстройства. Самосознание, не прошедшее через этот душевный катарсис, воспринимает реальность как совершенно враждебную для него среду и все больше замыкается в своем внутреннем мире, который оказывается тем комфортнее для него, чем больше он не похож на внешний мир. Пользуясь мифологической терминологией, благодаря которой в психоанализе появился «комплекс Эдипа», можно сослаться на миф Цирцеи.

Цирцея (Circe) или Кирка , в греческом мифологии дочь Гелиоса и океаниды Персеиды. Цирцея обитала на острове Эа, куда был занесен во время своих блужданий по морю корабль Одиссея. В психиатрической интерпретации Одиссей – это самосознание, путешествующее по враждебному миру, населенному могущественными богами - соперниками этого солипсического самосознания. И если самосознание не готово подчиниться этим богам или вступить с ними в борьбу, ему остается только остров блаженства.

Остров Эа – это мир инфантильных мечтаний. И голоса нимф, рожденных в глубинах разочарованной души, зовут самосознание на этот остров самоизоляции, где Одиссей овладеет царицей и всем ее царством. Замечательно то, что такое царствование сохраняет полную инфантильность и не имеет реалий земной власти: Одиссею не нужно заботиться ни о себе, ни о своих подданных. На острове нет ни политики, ни экономики, ни стихийных бедствий, нет даже времени, которое тоже враждебно человеку. Тут нет борьбы за существование. Все желанное является самосознанию волшебным образом. Необходимость выйти из этого инфантильно-шизофренического сна для здравого ума заключается в том, что Одиссей от такого бытия, в конце концов, превратится в животное. Но правда и в том, что для Одиссея быть на острове Эа свиньей, которая тоже ни в чем не нуждается, получая еду, тепло и удобства автоматически, – значит по-прежнему сохранить свое царствование на этом острове, пусть и в статусе свиньи. Разве Цирцея обманула Одиссея? Взгляните на пациентов психиатрических больниц, – так ли уж им плохо?

Психологический смысл этого мифа в том и заключается, что самосознание, избирающее для себя солипсический остров Цирцеи, избирает судьбу свиньи. Закономерно то, что прогрессирующая шизофрения рано или поздно кончается слабоумием (деменцией), в котором самосознание становится поистине свинским. Говоря объективно, кто посмеет сказать, что человек, утративший разум, чувствует себя плохо? Свинья вовсе не является несчастным существом. Лишь оставаясь человеком, который, как ни странно, дорожит своим горьким разумом и готов нести эту ношу вопреки всему, можно повторить фразу Пушкина: «Не дай мне бог сойти с ума! Уж лучше посох и сума! Уж лучше хлад и глад!». Чтобы спасти свой разум от Цирцеи, Одиссей должен взять в руки посох и суму и отправится в путь по враждебному Океану. Третьего не дано. А ведь все начиналось с того, что голоса нимф твердили ему, что он – Единственный. Но от этих зовущих голосов Одиссея не спасут нейролептики. Его спасет только собственная воля. В конце юнцов, лучший врач для человека – он сам. Спасение утопающих во враждебном Океане – это всегда дело рук самих утопающих.

Синдром брамы сопровождает нас всю жизнь, проявляясь во всех

наших мыслях, чувствах и поступках, когда именно свое восприятие мира мы считаем безусловным, именно свое мнение – самым правильным, именно свои желания – самыми оправданными, именно свою истину – самой верной. Мы не можем считать свое восприятие мира ошибочным, а свою истину ложной. То, что является для меня круглым, желтым и вкусным, именно таковым и является. Я не могу допустить, что оно квадратное, синее и горькое. Впрочем, для вхождения в невроз тут уместнее обратный пример. Инфантильное самосознание говорит себе: «То, что является для меня квадратным, синим и горьким, именно таковым и является. Я не могу допустить, что оно круглое, желтое и вкусное. Я не хочу его есть. Я не буду даже пробовать на вкус эту горечь». «Я не хочу!» - вот что фактически кричит это самосознание миру, поскольку сказать правду самому себе оно не смеет. Бог не бывает виновен. Бог не должен страдать. Бог не ведает благодарности.

Существование других людей становится для нас обыденностью, с которой мы вынуждены смириться. Но этот естественный факт выглядит совершенно иррациональным для логики, согласно которой самосознание считает и ощущает себя владельцем мира. Именно об этой иррациональности бытия твердили экзистенциалисты (Кьеркегор, Бердяев, Ясперс, Хайдеггер, Камю). Индивидуалистический анархизм Штирнера пытается взять этот бастион штурмом: «Если свободы добиваются ради своего «я», то почему же само это Я не избрать началом, серединой и концом всего? Разве Я не важнее свободы? Разве не Я делаю себя свободным, разве Я не начало, не главнейшее?».

Для единственного на всю Вселенную Я необходим лишь один носитель этого Я – Оно. Зачем нужны все остальные самосознания? Богу было бы достаточно и одного Свидетеля, первочеловека Пуруши. Зачем в этом мире все остальные люди? Они – лишние! Пусть эти люди будут лишь творениями моих сновидений, призраками моей души, клонами моего ума. И тогда в мире наступит то гармоничное единогласие, которого мое самосознание так жаждет. Один – за всех, и все – за Одного! В этом тоталитарном лозунге главный всегда тот Один, кто его произносит. Ведь это – его мир! Как уже было сказано: единственным законом совершенного мира должна быть воля младенца.

С этого и начинается та юношеская шизофрения, которую психиатры иногда называют «метафизической интоксикацией». В подобном состоянии человек часто обращается к религии, и это его обращение может иметь несомненный психотерапевтический эффект. На короткое время такой человек получает отдохновение от «земной гордыни», т.е. от собственных солипсических амбиций, поскольку нашел большего бога, чем он сам. Это не отменяет того, что он может по-прежнему считать себя величайшим человеком (Цезарем, Христом, Наполеоном, Властелином колец, Терминатором и т.д.), но такому величайшему человеку позволительно иметь над собою еще более великого Творца. Без религии этому человеку остается только шизофрения. Но считать религию психотерапевтическим благом – это грубейшее заблуждение и глупость, поскольку в действительности эта религия ни от чего не лечит. Неизбежное проявление человеческой сути заключается в том, что очень быстро этот бог подвергается полной приватизации. В этом боге всех религий человек вовсе не обретает истинное и бесчеловечное Я. Он не находит в нем свободу от себя (хотя, возможно, это спасает его от шизофрении). Он находит в нем только самого себя. Бог всегда его понимает. Бог оказывается самым тонким и благодарным слушателем. На психологическом уровне религия отличается от шизофрении только тем, что шизофреник «честнее» верующего. Он полностью отдается своему чувству, не оглядываясь на мир. Он и его бог сливаются воедино крепче, чем Святая троица. Оставьте их в покое, они оба безумны.

Но если это не происходит, то только потому, что человек продолжает дорожить миром. Бог – это бог, но и сам не будь плох. В Синдроме брамы вера в бога и воля к власти имеют один и тот же источник – солипсизм, – и поэтому прекрасно сочетаются. Служение богу и сакральная карьера оказываются в одном векторе религиозных устремлений человека. Кто больше всех славил Единого, тот сам должен быть прославлен в мире. А верховный жрец – это тот, кто ближе всех к этому человеческому богу. Но разве это не странно? Зачем пророку честь, а праведнику – слава? И какое отношение имеет чиновничья иерархия жрецов к самому интимному из всего, что может быть на свете? Зачем человеку та или иная тоталитарная организация, будь то священная церковь, священное государство, священная партия или секта? Ответ все тот же: Один – за всех, и все – за Одного! Только теперь этот шизофренический принцип сублимируется в девиз коллективизма, за которым стоит мощная воля к власти. Самыми яростными сторонниками сплоченного единства оказываются именно те, кто хочет возглавить это единство. Единогласие – это когда говорю только я, а вы все – слушаете и не возражаете. Один – за всех!