Я. Философия и психология свободы

Юрченко Сергей Борисович

Счастье – это состояние единого бога, который не подчиняется законам мира, бестелесен и не имеет конкурентов. «Горе тем, кто добавляет Аллаху сотоварищей!» - сказано в Коране. Горе всем сотоварищам брамы по этому миру. Для достижения счастья самосознанию необходимо избавиться от тела и конкурентов, подчинив их своей божественной воле. Счастье принципиально недостижимо. И поэтому ближе всего к переживанию счастья самосознание бывает даже не на вершине власти, а во сне. Возможно, сон – это защитный механизм, выработанный эволюционно самосознанием как «комната отдыха» от мира. Недаром в периоды депрессии, когда Синдром брамы переживает очередной кризис, самосознание проявляет большую потребность во сне, чем в периоды благополучия. Сон – это трон Царя Всетворящего.

Именно поэтому воля к власти – это тоска по

утраченному солипсизму. Воля к власти есть естественное для самосознания стремление к восстановлению отобранных у него в детстве солипсических прав на мир. Нельзя вернуть себе весь мир, но можно попробовать вернуть себе хотя бы часть этого мира. На этом выстраиваются все карьеры, все капиталы, вся государственность, вся мировая история и политика, вся человеческая деятельность. И когда мелкий служащий, говоря о месте своей работы или проживания, называет его в просторечии «моим бюро», «моим банком», «моей партией», «моим правительством», «моей армией» и «моей страной», эта оговорка выражает его скрытую волю к власти. Этот мир – мой! И я в нем – бог!

Не правда ли?

Миф, Невроз и Социум

«Бог встал в сонме богов, среди богов произнес суд... вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы. Но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей».

Псалом 81.

Человек рассматривается как политическая, экономическая, административная единица. Он субъект гражданского и юридического права. Он носитель культурных и социальных ценностей. Он производитель и потребитель материальных благ. Наконец, он сам есть физическое тело. Но прежде всех этих ипостасей человек – существо психиатрическое, иначе, по выражению Э. Дюбуа, «между медициной и ветеринарией существовала бы только одна разница – клиентура». Точка зрения всех политических пастырей, убежденных, что психологию общества можно игнорировать или регулировать с помощью законов, т.е. насилия, запретов и умалчиваний, делает различия между человеком и животным и вовсе не существенными. Чудовищность цивилизованного индивида заключается в том, что он, живя в слишком большом сообществе, перестает воспринимать людей по-человечески и начинает оперировать ими как абстракциями: группами, классами, нациями и т.д. Совершенно естественно, что в этом мире периодически происходят войны и революции, тюрьмы полны невротиков, а психиатрические больницы – преступников. И никто уже не знает, где кончается медицина и начинается ветеринария.

Как единица всех упомянутых аспектов человек прежде всего подчиняется законам своего самосознания. Незнание этих законов не освобождает его от того, чтобы в продолжении всей своей жизни подчиняться им. Человек – не абсолютная, а переменная величина, как настаивали на этом экзистенциалисты. И для социальной психологии как психологии масс нет более важного понятия, чем понятие «социум», который так или иначе составляют эти массы. К. Ясперс настаивает: «Если мы признаем коллективное бессознательное всего лишь биологической основой исторически развивающихся возможностей человека, любое сопоставление мифов и символов разных народов в поисках общечеловеческого содержания должно будет осуществляться в отвлечении от исторических аспектов, что само по себе невозможно. Нечто, не историческое, но в то же время общечеловеческое, не может быть постигнуто с точки зрения содержания; оно постижимо только как чистая форма».

Понятие «истина» давно уже изгнано из научного употребления в силу ее субъективности (и осталось в логике лишь как операциональная величина). Ее место заняли более корректные понятия: «теория», «модель», «парадигма» и т.д. В психологии, как науке, непосредственно изучающей субъективное, наиболее подходящим понятием стало слово «миф». В психологическом смысле все научные теории, модели и парадигмы есть мифы аналитического ума, который внутри себя считает их истинными (тут можно вспомнить конвенциализм Пуанкаре). Самосознание всегда живет в глубинном мифе, который гарантирует ему здоровую в психиатрическом смысле жизненную позицию и поэтому воспринимается им как безусловность.

Именно поэтому становится возможным для него заявить: «Платон мне друг, а истина дороже». Но при беспристрастном подходе всегда выясняется, что такая истина для субъекта есть ничто иное как миф, в котором он чувствует себя психологически комфортно.

Антрополог К. Леви-Стросс замечает по этому поводу: «Вся психическая жизнь и весь внешний опыт невротика организуются одной исключительной, или доминирующей, структурой, причем катализатором служит некий изначальный миф. Но эта доминирующая структура, равно как и другие, занимающие у невротика подчиненное положение по отношению к первой, характерна и для психики нормального человека, будь он членом цивилизованного общества или членом общества первобытного. Совокупность этих структур и составляет то, что мы называем бессознательным. Вот тут как будто и стирается окончательно разница между теорией шаманизма и теорией психоанализа».

Если пациенту комфортно в его мифе, то чего еще может пожелать ему врач? И профессиональная этика, и здравый смысл запрещают этому врачу высказывать критические замечания об умственных способностях и нравственных качествах пациента. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. Предъявлять к мифу требования быть объективным – в рамках психологии бессмысленно. Но за границами психологии – это очень даже желательно, поскольку требуя от человека быть объективным, мы призываем его поумнеть. Несомненно, человечеству было бы очень полезно немного поумнеть. Для этого ему нужно сначала просто понять собственные мифы, а уж затем – объективизировать их.

Человеческое самосознание изначально является мифологическим. Будем исходить из того, что в основании всех мифов лежит Синдром брамы. Младенец, можно сказать, рождается с убеждением, что мир является его собственным порождением. Именно ничем не ограниченный солипсизм определяет мировосприятие ребенка. По-настоящему, человек никогда полностью не отказывается от своего солипсизма на протяжении всей своей жизни, выстраивая на нем свою явную или тайную религию собственной значимости и бессмертности. И если поэт в порыве объективного самоуничижения говорит «я – червь», то в следующей строке своей поэмы он обязательно напишет «я – бог». Таковы законы жанра, таково самосознание. И действительно, нуминозное Сознание сопровождает его всегда, отречься от него в принципе невозможно. Это не пытается сделать даже самоубийца: он отрицает враждебный ему мир, но не себя и то нуминозное Я, носителем которого является.

Солипсический тезис – это тупик для самосознания, и он полностью завершается в аутизме. Интуитивно очевидным кажется, что для человека, оказавшегося перед запертой дверью, выбор альтернатив невелик. Он может пытаться (i) открыть эту дверь (напролом или подбором ключей), (ii) застыть в ожидании, когда дверь ему отопрут (как персонаж романа Ф. Кафки, который всю жизнь ждет, когда страж откроет ему дверь Закона), или (iii) пойти в обход, ища другой выход из тупика. Именно из такой логики я вывожу три мифологемы. Их станет больше, если человек способен найти еще какие-то принципиальные решения в этой ситуации (?).

(Следует сказать, что теоретически допустима и четвертая мифологема, но она выходит за рамки традиционной психологии и может быть скорее приписана состоянию Бога (Брахмана), т.е. нуминозного Я. Это – мифологема отстраненного наблюдателя. Таково, по определению восточной философии, идеальное состояние будды, постигшего собственную иллюзорность, или китайского «мудреца», который живет в бездействии. По сути это есть диалектическое возвращение в аутизм на качественно ином, «сверхчеловеческом» уровне. Иначе говоря, если аутизм ребенка заключается в желании иметь мир без конкурентов, то аутизм мудреца завершается в отказе от себя, т.е. от мира, в котором конкуренты уже не имеют значения. Экзистенциальную установку этой мифологемы можно выразить словами Лао-Цзы: «Все люди держатся за свое «я», один лишь я выбрал отказаться от этого». Так далеко в преодолении своего Синдрома брамы человек обычно не заходит. Поскольку эта мифологема не относится к стандартной психологии и в повседневной практике почти не встречается, я, возможно, посвящу ей отдельную статью. А пока ограничимся теми мифологемами, которые охватывают классические состояния психики.)