Яд желаний
Шрифт:
В училище я поступала по классу вокала. Готовила романс и арию. Арию выбрала трудную, чтоб сразу, как говорится, покорить приемную комиссию. Решила петь Виолетту из «Травиаты» Верди. Да еще и арию первого акта! Это сейчас, будучи уже опытной певицей, я бы не рискнула так поступить, а когда тебе пятнадцать, то, разумеется, любое море по колено. Моя наивная бабушка, не искушенная в вопросах искусства, лила надо мной слезы умиления, когда я разливалась соловьем, готовясь к экзаменам. О, Виолетта, благородная шлюшка! Моя богатая фантазия, от которой я всю жизнь страдаю, на этот раз чуть не сыграла со мной злую шутку. Я долго выбирала, что петь на вступительных экзаменах — Виолетту или Аиду? Аида также будоражила мое воображение — черная рабыня, «нильской
Итак, Виолетта. Да простит меня великий Верди, но петь арию Виолетты из первого акта без разогрева — это самоубийство. Эта ария, пожалуй, самая трудная из всей оперы — но каких глупостей не наделаешь в столь юном возрасте! Сейчас мне кажется, что некоторые композиторы, в том числе и обожаемый мною Верди, сочиняя свои бессмертные произведения, о певцах не думали вовсе. Так, «Катерина Измайлова» Шостаковича также написана в расчете на такой голос, какого в природе может и не существовать. Некоторые ноты даже выдающиеся певицы взять не в состоянии…
Однако я снова отвлеклась. Готовилась я основательно, и мне казалось, что пою я безупречно. Однако когда я пришла на консультацию и начала свою «Виолетту», то преподаватель скривился, как от зубной боли.
— Деточка, — сказал он мне, — зачем вы выбрали такую сложную арию? Вы же не допеваете. Голос у вас, разумеется, есть, но с такой подачей вы не поступите. Возьмите что-нибудь попроще, какой-нибудь романс…
Романс у меня, к счастью, был подготовлен, и я его спела. По лицу препода я ничего не поняла и ушла домой в полном смятении чувств. Через неделю должны были начаться вступительные экзамены, и менять что-то было уже поздно. Виолетту я готовила почти три месяца, никому в школе не говоря о своих планах, — разумеется, для того, чтобы никто не вздумал со мной соперничать. Какая я была идиотка! Возможно, если бы я рассказала о своих намерениях, мне действительно посоветовали бы спеть что-нибудь попроще. Но я готовилась ошеломить, поступить, так сказать, с триумфом, а тут… Да, я явно не допевала, но не знала об этом, потому что никто, кроме бабушки и измученных моими экзерсисами соседей, меня не слышал.
Выучить что-либо серьезное за неделю было крайне сложно. К счастью, я больше не стала выбирать прославленных арий, а остановила свой выбор на народной песне, всем известной и любимой, какую и раньше пела, и прекрасно приготовленном мною романсе, исполнять который я не боялась. Но если этого окажется мало, что ж, тогда буду петь Виолетту. Однако зерно сомнений в том, что мой голос никуда не годится, уже было посеяно. От провала на экзамене меня спасло только то, что за краткую предэкзаменационную неделю оно не успело прорасти.
В училище я все-таки поступила. Начала с песни. Комиссия слушала, благожелательно кивая.
— Девочка поступает на народное отделение? — спросила одна из членов комиссии.
— Нет, на оперное, — ответила другая, заглянув в мои документы. И первая неопределенно пожала плечами.
От моих глаз и ушей не укрылось ни это пожатие, ни перешептывание. Романс я начала почти беззвучно, расстроенная «народным отделением», но боги в этот день мне благоволили. Я взяла себя в руки и распелась. Закончила романс я с полным звуком и на подъеме.
— Первый раз слышу от абитуриента такое тонкое понимание произведения! — похвалила меня та, которая пожимала плечами.
— Что еще готовили? — благожелательно осведомились у меня.
— «Травиату» Верди.
— Похвально, похвально… Ну, не будем вас больше мучить. Надеюсь, все слышали достаточно.
С этим меня отпустили. Я шла домой полностью опустошенная, уверенная, что провалилась. Дома рухнула на кровать и расплакалась. Бабушка, пришедшая вечером, ужасно обеспокоилась. Она уже тогда была больна и знала о своем безнадежном диагнозе, как я сейчас понимаю. Но она не подавала
И вот, увидев меня в полной прострации, бабушка засуетилась, принялась звонить моим преподавателям в школу, те тоже начали прозванивать по своим каналам. А я сидела и рыдала. Я считала, что моя жизнь идет под откос. Знала бы я тогда, что по-настоящему она обрушится через два года, когда не станет бабушки и я останусь совсем одна — со своими страхами, со своими непомерными амбициями и ядом своих неисполнимых желаний!
— Ты поступила с блеском, — сказала бабушка поздно вечером, войдя в мою комнату.
Вместо возгласа радости, который от меня ожидали услышать, я истерично запустила в нее подушкой.
— Списки будут вывешены послезавтра, так что сама увидишь.
Не знаю, что он во мне нашел, — разве что я привлекла его своей откровенной невинностью. Он преподавал у нас вокал и был донельзя обходителен, до приторности вежлив и так же аккуратен. У него уже наметились лысинка и животик, но, подходя ко мне близко, он старательно втягивал живот, а плешь была аккуратно, волосок к волоску зачесана сбоку и даже как будто сбрызнута лаком. Он казался мне старым — теперь я понимаю, что, когда тебе пятнадцать, все сорокалетние кажутся стариками. И я долго не могла взять в толк, чего же на самом деле он от меня хочет? Вокал был моим любимым предметом, и, учитывая то, что я возносилась в мечтах прямо в Метрополитен-опера, я готова была заниматься и заниматься. Я видела себя не меньше чем примой, меня ждали великие сцены мира, моими партнерами должны были быть Роберто Аланья [32] или Хворостовский [33] .
32
Роберто Аланья — французский певец итальянского происхождения, лауреат множества премий. Выступает на лучших оперных сценах мира.
33
Дмитрий Хворостовский — выдающийся российский оперный певец, народный артист России.
Сначала этот молодящийся сорокалетний ловелас поощрял меня. Хвалил, поглаживая по плечику или пожимая локоток. Я таяла и расцветала. Это подвигло его на дальнейшее — за прекрасно выполненное домашнее задание он наградил меня поцелуем. Поцелуй пришелся куда-то между носом и щекой — это потому, что я дернулась и отпрянула. Также я стала увертываться и от его гадких поглаживаний, и это от него не укрылось. Признаться, я совсем не была недотрогой и опыт поцелуев у меня был. Однако это были романтические поцелуи со сверстниками, и, разумеется, когда я сама этого хотела.
Наши занятия продолжались. Мой учитель оставил свои поползновения, но радости это мне не прибавило. Потому как от урока к уроку он становился все более озабоченным, заставлял меня пропевать отдельные фрагменты, хмыкал, вертел головой, и выражение лица у него было кислое. Наконец, не выдержав, я спросила:
— У меня что-то с голосом?
— Все равно тебе кто-то скажет, кроме меня…
Он, казалось, был искренне расстроен.
— У тебя прогрессирующая тремоляция.
Если бы мне сказали, что у меня прогрессирующая проказа, мне и тогда не было бы так страшно. Тремоляция! Порок пения, от которого очень трудно избавиться. Мой голос, который, как мне казалось, только-только начал по-настоящему звучать, будет мельчать, садиться, пока я не смогу петь даже в оперетте. Прощайте, мои напрасные мечты! Прощайте, Ла Скала, Большой театр, гастроли по всему миру… Я даже переводной экзамен, наверное, не сдам!