Якоб Бёме
Шрифт:
Кто грешит? Христос? Нет, но человек, в недрах которого живет Христос как некая альтернатива безгрешия. Христос входит в человека, как Младенец рождается в коровьи ясли. Христос обитает в человеке — и терпит смрад греха, совершаемого человеком по доброй воле. Христос не имеет власти запретить человеку грешить, ибо человек свободен в своей воле. Но Он имеет власть, как Врач, поспособствовать исцелению человеческому, коли человек, искалеченный грехом своим, воззовет об исцелении ко Врачу. Ибо человек больной — это человек безвольный, которому недостает сил быть здоровым. И тут требуется помощь Врача.
Но из этого следует много больше, чем высказано Лютером. Мир, первоначально отпавший от Бога, носит в недрах своих не только грех, смерть и проклятие. Но и — Христа. В каждой травинке, в каждом дуновении ветра — Христос как Всетворение, как Слово, образующее Творение. Сказано
Что означает евангельское зерну надлежит умереть? Означает — старому творению лечь в основу нового. А что означает таинство преломления хлеба? То же самое. Христос становится хлебом, ломимым во имя жизни. И эту жертву Христову нам надлежит вместить в себя, вместе с хлебом, чтобы остаться в живых, опознав Христа внутри себя. Потому что без Христа — мы жизни не имеем. Христос умирает в нас для того, чтобы мы жили. Равноценно — мы умираем Христа ради, чтобы Христос жил в нас. Здесь что-то, напоминающее вечность и бесконечность, змею, кусающую собственный хвост. Христос питает нас, мы — питаем Христа. Наши души, словно бы светящиеся элементы, составляются в гирлянды и в созвездия. А Христос — обнимает все эти наши созвездия, вмещает внутрь себя, словно бы дает нам приют в Своем Сердце. И мы — становимся Одно во Христе, одна Церковь. Творение — это Храм, где мы — кирпичики. Причем Храм, не на века однажды выстроенный от Начала — но творимый каждую секунду, вплоть до обрушения кровель, словно бы Соломонов храм в Иерусалиме. Но немедля — воссоздаваемый в новой красоте, на новом месте».
УЧЕНИЕ БЁМЕ О ПРИРОДЕ ЖЕНСКОГО НАЧАЛА И О ДОБРЕ И ЗЛЕ [14; 34; 39]
Без зла все было бы так же бесцветно, как бесцветен был бы человек, лишенный страстей; страсть, становясь самобытною, — зло, то она же — источник энергии, огненный двигатель.
Доброта, не имеющая в себе зла, эгоистического начала, — пустая, сонная доброта.
Зло — враг самого себя, начало беспокойства, беспрерывно стремящееся к снятию самого себя.
Согласно штудиям Р. Штейнера, посвященным Бёме [14], у этого немецкого мистика-визионера «первосущество изживает свое бытие не в самом себе. Многообразие мира принимает участие в этом бытии. Человеческое тело живет своей жизнью, не как отдельный член, но как множественность членов; точно так же и первосущество. И как человеческая жизнь излита в эту множественность членов, так излито первосущество в многообразие вещей этого мира. И если верно, что человек в целом наделен жизнью, то не менее верно и то, что и каждый член наделен своею собственной жизнью. И как нет противоречия со всей гармонической жизнью человека в том, что его рука может обратиться против собственного тела и ранить его, так нет ничего невозможного в том, чтобы обращались друг против друга и вещи мира, живущие, каждая по-своему, жизнью первосущества. Так изначальная жизнь, распределяясь на различные жизни, дарует каждой жизни способность обращаться против целого. Зло вытекает не из добра, а из того, как живет добро. Подобно тому, как свет может светить лишь тогда, когда он проницает мрак, так и добро может прийти к жизни, лишь пробившись сквозь свою противоположность. Из «безначальности» (Urgrund) мрака излучается свет; из «безначальности» этически безразличного рождает себя добро. И подобно тому, как в тени только светлое требует указания на свой источник, тьма же ощущается как
Это совершенно в духе Бёме — видеть добро и зло в каждой вещи и в каждом процессе мира; но совсем не в его духе искать первосущество попросту в смешении добра со злом. Первосущество должно было поглотить зло; но зло не составляет части первосущества. Бёме ищет первооснову мира; но самый мир возник через первооснову из безначальности: «Внешний мир не есть Бог и вовеки не будет именоваться Богом, но лишь существом, в котором открывается Бог… Когда говорят: Бог есть все, Бог — небо и земля, а также и внешний мир, то это правда; ибо от Него и в Нем искони пребывает все. Но что мне делать с подобной речью, которая не есть религия?».
И о сущности добра и зла как о двух сторонах одного потока («О рождении и определении всех существ») Бёме рассуждал совсем не так, как было положено в официальном богословии.
Для Бёме зло было в Боге и зло было отпадением от Бога. В Боге был темный исток, и Бог не был ответствен за зло. Почти все мистики стояли на точке зрения имманентного изживания зла. «В германской мистике были таинственные истоки сознания исключительности человека, нужды Божьей в человеке — антропогонии как продолжающейся теогонии. Эти глубины приоткрываются у Парацельса, у Я. Бёме, у Ангелуса Силезиуса» [14].
С этой точкой зрения был частично солидарен и Бердяев: «Углубление в мысль Бёме, быть может, единственный путь решения проблемы зла. Платону, как и Плотину, очень трудно было объяснить при их интеллектуализме, откуда произошло зло. Греческая метафизика видела источник зла в материи. Но это было лишь обозначением границ греческой мысли. Сократ признавал источником зла незнание. Знание рассеивает зло. Человек естественно склоняется к добру. Нет выбора воли. Греки не понимали метафизической свободы. Сократовское решение остается классическим для всякого интеллектуализма… Достаточно сознать, что такое добро, чтобы зло исчезло. Этому противополагается волюнтаризм Я. Бёме. Есть темная воля в основе мировой жизни, которая не может быть побеждена интеллектуально, одним усилием сознания. Бл[аженный] Августин был одним из первых, отошедших от греческого интеллектуализма в понимании зла и свободы. Но он перегнул в обратную сторону. У него есть свобода к злу, но нет свободы к добру. Зло победимо лишь через благодать. Но осужденные у него служат порядку мира. От Бл. Августина пошла диалектика свободы и благодати, заполнившая всю западную христианскую мысль, католическую и протестантскую. В Бёме же приоткрывается что-то новое и по отношению к античной мысли, и по отношению к Бл. Августину» [20, с. 234–235].
Бёме восстановил в правах женскую ипостась Бога. Это было всегда органично присуще древним религиям и народным представлениям: Богу всегда сопутствовала супруга — Богиня. О природе мира Бёме говорил, что мир есть «большая тайна», где человек и ангелы есть «органы познания Божества». Земля, по Бёме, являет собой поле борьбы между добром и злом, светом и тьмой.
Через культурную «реабилитацию» фигуры Женщины и посредством реконструкции позитивной роли женского начала в истории людей Бёме оригинально решал проблему добра и зла.
Особо показательным для понимания важности теософской (по Бёме) первоосновы многих современных эзотерических идей является процесс адекватного переосмысления первоосновы учения Р. Штейнера (создателя антропософии), много размышлявшего об эволюции женского начала в культуре до- и собственно человеческих рас.
Согласно Штейнеру, в Лемурийской расе, предшествовавшей современной человеческой, или расе атлантов, девочек воспитывали иначе, нежели мальчиков. Правда, закаляли и их, но все остальное было обращено на развитие могущественной фантазии. Так, например, их заставляли выносить бурю, чтобы они спонтанно испытали ее грозную красоту; девочки должны были присутствовать на состязаниях мужчин, без страха и лишь проникнутые чувством той крепости и силы, которую они видели перед собой. Благодаря этому у девочек развивались задатки к мечта тельности и фантазированию; но это-то и ставилось особенно высоко.