Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Да это все неважно, — сказала она, взмахнув шляпкой. — Главное, что Вы оставили эту женщину. Вы же оставили ее?
Остановилась, взглянула мне в глаза внимательно, требовательно даже. Бог ты мой, да что ей так далось мое прошлое?
— Я бы не хотел об этом говорить.
Рассердилась, обиделась даже:
— Почему Вы опять не можете мне ответить на этот вопрос?! Оставили Вы ее?
Прямолинейная юность о такте не ведает. Анна уже не спрашивала, она требовала ответа! И ей важно было его получить. И мне никак не объяснить этой девочке всю сложность моей ситуации. И оставалось лишь давать обтекаемые ответы, надеясь, что ее любопытство ими удовольствуется:
— Да,
Не удовлетворена, это видно. Но хватит с меня расспросов, пора откланиваться:
— Спасибо за прогулку.
И я быстро пошел к воротам из сада, пока мне в спину не прилетел еще один неловкий вопрос. То есть, проще говоря, позорно сбежал.
====== Третья новелла. Сметень. ======
Дни летели за днями, складываясь в недели. Осень постепенно все больше вступала в свои права, но я, погрузившись в работу с головой, ее практически не замечал. Дел было довольно много, хоть и не крупных, но порой весьма любопытных. Антон Андреевич делал заметные успехи в сыскном деле. А редкие свободные часы я проводил за чтением. Иногда участок на правах адвоката посещал Виктор Иванович Миронов. Со мной он был неизменно ровен и любезен и всегда передавал приветы от жены и дочери. В гости, правда, не звал. Пару раз в городе я видел и саму Анну Викторовну. Мы неизменно раскланивались и обменивались парой дежурных фраз. Но, памятуя о допросе, устроенном мне ранее, к более плотному общению я не стремился. Хоть и рад был видеть ее всегда, и вспоминал о ней с особенной теплотой. А в целом работа поглотила меня почти без остатка, чему я был очень рад.
И то осеннее утро мало чем отличалось от остальных. Придя утром в управление, я узнал, что в лесу был обнаружен труп повесившейся девушки. Коробейников уже выехал, доктору уже сообщили. Что ж, нужно догонять следствие, господин сыщик.
Лес был по-осеннему сырым, туманным и каким-то бесприютным. Отличная декорация, в самый раз, чтоб повеситься. Покойница, молодая девушка, явно из простых, уже лежала на земле, и ее осматривал доктор Милц.
— Я полагаю, все очевидно, — произнес он удрученно, указывая мне на тело. — Очередная драма разбитых надежд. Я, кстати, не удивлюсь, если окажется, что она беременна, а жених ее бросил. Ну вот она и решила покончить с собой.
Я еще раз окинул взглядом тело покойной, затем внимательно осмотрел сук, на котором она висела, спиленный городовыми.
— Ошибаетесь, Александр Францевич. Убийство тут. Уверен, повесили ее. Не обошлось здесь без постороннего вмешательства. Что видите, Коробейников?
Тот украдкой смахнул со щеки слезу и ответил, запинаясь:
— Ну, веревка… След от веревки…
Ясно. Снова смотрит и не видит.
— След как от якорного каната, — указал я Коробейникову. — Видите, как глубоко кора содрана? Веревка врезалась в сук и терлась по ветке под весом тела. Из чего я делаю заключение, что погибшую сначала вздернули на этом суку, а потом подтягивали на веревке наверх.
— Нелюди! — Антон Андреич отвернулся.
— А еще она в одном ботинке, — продолжил я поучать своего помощника. — Ну не Золушка же она, в одном сапожке бегать.
Коробейников попытался взять себя в руки, сделать вывод из моих слов:
— Выходит, убийца или убийцы тащили ее и не заметили, как один сапожок слетел по дороге.
Ах, молодец. Просто гений Затонского сыска. Да, находясь в расстроенных чувствах мой помощник соображает не слишком хорошо. Он вообще был человеком чувствительным. К женщинам относился прямо-таки со средневековым рыцарством. И если
— А Вы что, плачете? Так и будете над каждым трупом слезы лить? — спросил я его резко.
Коробейников смешался и постарался отойти в сторону. Надеюсь, чтобы взять себя в руки.
А я переключился на доктора:
— А что у Вас, доктор?
Доктор Милц излишней чувствительностью не страдал и отвечал всегда точно и по существу:
— У нее разрыв шейных позвонков. А вот была она мертва, как вы предполагаете, до повешения, или нет, я смогу сказать только после детального осмотра.
Из кустов вылез городовой, протягивающий мне свою находку — женскую сумочку:
— Вот, нашел.
Я осмотрел сумочку. Такая же простенькая и дешевая, как и платье на жертве. Да, девушка явно из простых и небогатых притом. Внутри лежало немного денег, фотография молодого парня крестьянской наружности и огромная связка ключей. Ключницей, что ли, покойная служила? На оборотной стороне фотографии надпись: «Любимой Настеньке». Значит, ключница Анастасия. Уже что-то. Ключи от амбарных замков. Так что, скорее всего, она была ключницей на одном из складов. Только вот на каком? Я еще раз осмотрел погибшую. На единственном ботинке ее осела какая-то странная беловатая пыль. Мука?
— А где в городе мучные склады?
— Ну так, на Амбарной! — удивленно ответил доктор.
И впрямь, есть чему удивляться. Это же Затонск, тут все просто и правильно. Амбарам положено стоять на Амбарной улице. Там и стоят, где же еще.
— Ну что ж, придется прогуляться на эту Амбарную. А Вы, Антон Андреевич, опросите местных. Может, кто знает в округе эту погибшую.
Я уже пошел назад к пролетке, когда меня нагнал Коробейников:
— Яков Платоныч, я совсем позабыл, сегодня в управлении утром я взял письмо для Вас.
И он подал мне конверт. Пахнущий духами конверт, надписанный изящным женским почерком, который был мне отлично известен. Итак, мое прошлое решило ворваться в мое настоящее. Письмо, как и положено таким письмам, было бессодержательным и до крайности эмоциональным. Но эмоции, выраженные в нем, ни капли не задели меня. Единственное, что я почувствовал, это раздражение от того, что меня заставляют вспоминать о том, о чем помнить я не хочу. А заодно и работать мешают. Сложив письмо, я сунул его в карман, да и забыл о нем тут же, вновь сосредоточившись на деле.
Подъехав к складам на Амбарной, я с удивлением увидел Мироновых, дядю и племянницу. Анна Викторовна была явно расстроена и взволнована, Петр Иванович ласково ее утешал. Любопытно, что эта парочка делает в этом районе. Им и появляться тут незачем. Увидев меня, Петр Иванович осветился радостью, самую каплю наигранной:
— Яков Платоныч! Добрый день! Какими судьбами?
Ну будто на пороге собственного дома гостя встречает. Ох, чую, что-то здесь не чисто.
— Мое почтение. Только это я вас должен спросить, что вы здесь делаете.