Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Я получил Вашу записку, — сказал я ему. — Не вздумайте причинить вред пленникам.
— Скажите Вашим людям, чтобы вели себя тихо, — предупредил каторжник. — Пленники нервничают, а это опасно.
Ага, значит, он все-таки не совсем потерял голову. И убивать зря не хочет. Готов при необходимости, иначе не пошел бы на такое, но тянуть будет до последнего.
— Хорошо, — сказал я то ли Кулагину, то ли самому себе.
И сделал знак городовым отступить, оставив меня одного. Евграшин попытался запротестовать взглядом, но мой повторный жест заставил
— Господин Штольман, — донесся вдруг из-за двери незнакомый мне голос, в котором явно проскакивали истеричные нотки, — заберите меня! У меня боязнь закрытых помещений, я могу рассудком повредиться, я даже дверь открываю, когда один в комнате нахожусь!
Ой, как нехорошо. Вот истерика там совсем лишняя!
— Слышали? — крикнул мне Кулагин. — Они достаточно благополучны!
— Да слышу я, — ответил я ему, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно будничнее, без накала эмоций. — Может, отпустите этого несчастного?
— Господин Штольман, — снова подал голос перепуганный заложник, — у него там бомба! Он всех нас укокошит!
Черт, неужели он серьезно?! И вправду, что ли, бомба?! Тогда времени у меня вовсе нет. Там же целая толпа перед зданием. Если взрыв до них и не дойдет, то осколками посечет точно. И Анна! Анна тоже там!
— Да что там происходит? — крикнул я через дверь, надеясь, что хоть кто-нибудь мне ответит.
— Отойдите от двери, — раздался голос Кулагина.
Довольно спокойный, кстати, голос. Похоже, он собой владеет, к счастью для нас всех.
— Извольте, берите, — крикнул Кулагин.
И в приоткрытую дверь вылетел перепуганный человек в очках, в котором я узнал судейского секретаря. Руки его были связаны перед собой. С каким-то нелепым криком ужаса он поднялся на ноги и бегом выбежал наружу, не задержавшись даже, чтобы я развязал его, не говоря уж о каких-либо сведениях. Впрочем, какие с этого труса сведения, видно же, что он напуган чуть не до потери сознания.
Я повернулся к двери, и она открылась мне навстречу. Андрей Кулагин с револьвером наизготовку пристально вглядывался в мое лицо. Я в ответ рассматривал его. Для полного понимания одного взгляда мало, но его спокойствие мне понравилось.
— Теперь кладите оружие на пол и заходите, — велел он мне.
— У меня нет оружия, — ответил я ему.
Я и в самом деле пришел безоружным. Нельзя идти вооруженным на переговоры. Это создаст излишнюю напряженность в первую очередь во мне самом.
— Верхнюю одежду и сюртук снимайте, — сказал Кулагин.
Не желая спорить по такому мелкому поводу, я медленно снял пальто, сюртук и шляпу и положил на скамейку в коридоре. Едва я снова повернулся к двери, как Кулагин щелкнул курком, явно желая предостеречь меня от резких движений. Я поднял руки с открытыми ладонями и, стараясь двигаться медленно и плавно, вошел в дверь.
Первым делом я нашел глазами Петра Миронова. Он кивнул мне — в порядке, мол. Кстати, руки у него были не связаны. Видимо, Петру Иванычу удалось убедить Кулагина в своей безобидности. Отлично,
Я замешкался на пороге, и Кулагин подтолкнул меня в плечо, закрывая за мной дверь. Вежливо так подтолкнул, без лишней грубости. Секретаря он выкинул из комнаты так, что тот вылетел, как пушечное ядро. Впрочем, я бы тоже его выкинул, еще и наподдал бы вслед.
А со мной Кулагин вежлив. Стало быть, рассчитывает договориться.
Я осмотрел комнату. Третьим заложником был незнакомый мне человек приличной наружности. Правда, на его лице был виден след от удара. Похоже, тоже паникер, глаза перепуганные, сжался весь.
А вот и самое интересное на данный момент: приоткрытый саквояж, стоящий на столе. Я осторожно заглянул. Секретарь не сочинял, это бомба. И не маленькая к тому же. В бытность мою в Петербурге я насмотрелся и на бомбистов, и на их изделия, несущие смерть правым и виноватым, разрушая все вокруг. Эта бомба разнесет половину здания. Всех, стоящих вокруг, заденет осколками и обломками. Ее нужно отсюда убрать как можно скорее, во что бы то ни стало. Речь уже не о жизни двух невинных людей в этой комнате. Если бомба взорвется, пострадают десятки людей. И Анна, она тоже там, если не в доме снова. Нельзя сейчас о ней думать. Только полностью сосредоточившись, я смогу справиться с этой ситуацией, никак иначе.
— Простите, что задержался, — сказал я Кулагину спокойно, будто назначил ему встречу в ресторации, да слегка припоздал.
— Не сразу решились прийти? — спросил он.
Хороший тон, спокойный, без надрыва. Я ему интересен, и он меня изучает. Отлично, это у нас взаимно.
— Ну, не каждый день встретишь беглого каторжника, взывающего к правосудию, — ответил я.
— Это верно, — сказал Кулагин, отводя от меня револьвер и снимая его со взвода. — Я случай исключительный.
— И что Вы хотите? — поинтересовался я.
— Меня обвинили в убийстве родного брата, — ответил Андрей Кулагин, глядя мне прямо в глаза, — городского головы Матвея Кулагина.
— А Вы не убивали? — спросил я его.
— Нет, не убивал, — ответил Андрей все также ровно и спокойно.
Черт, а он мне нравится! И я ему, кажется, верю. Во всяком случае, в деле его точно попробую разобраться. Но это позже, сейчас главное убрать отсюда бомбу.
— Мои условия просты, — сказал я Кулагину. — Вы отпускаете заложников под мое честное слово заняться Вашим делом.
— Что ж, деловой подход, — усмехнулся Андрей. — А Вам не приходила в голову мысль, почему я пришел именно сюда?
— К прокурору? — уточнил я.
— Да, — ответил он. — Я бы желал держать сейчас на мушке не этих двух несчастных, а прокурора Персианова и следователя Изварина.
— Так Вы их считаете виновными в смерти брата? — спросил я его.
— Именно, — подтвердил Кулагин. — Были бумаги, из-за которых его убили.
— И Вы их видели?
— Я знаю, что они были, — ответил Кулагин убежденно.