Ярослав Мудрый. Историческая дилогия

Замыслов Валерий Александрович

— На пир?

Обычно на всякий боярский пир непременно приглашался князь, а тут посадник и словом не обмолвился.

— Странно, Могута.

— Вот и мне показалось странным. Пир начался утром, и повод оказался диковинным, княже. У младшего сына-де зубок прорезался. Курам на смех. Да не таков Константин добрячок, дабы по никчемной малости щедрые пиры задавать. Почитай, всех варягов на зубок кликнул. Нарочито и с подоплекой.

— Пес! — ожесточился Ярослав. — Вот кого бы надо первым

зарубить. — Еще не поздно.

— Поздно, князь. Казнь посадника еще больше разозлит новгородцев. Ныне надо перед городом шапку ломать. Уж тут не до Константина.

— Да сам ведаю, сам! — вновь закипел Ярослав и быстро, слегка прихрамывая, заходил по покоям.

Редко, крайне редко зрел Могута своего князя таким раздраженным, и даже растерянным. (Бывают и у сильных, невозмутимых людей свои слабости). Князь и злится, и мучается. Злится на посадников и варягов, мучается за свой яростный всплеск, закончившийся казнью новгородцев. По лицу видно, что Ярослав оказался в затруднительном положении.

Вдруг князь встал прямо перед Могутой и ожег его своими мрачными глазами.

— Жутко мне, боярин. Новгородцы страшны в гневе своем… Не за себя боюсь. Всё равно когда-то Бог к себе призовет. За Русь жутко. Святополка, кой ляхам продался, некому остановить. Мстислав сидит у Сурожского моря. Он отважный богатырь, но свыкся со своей Тмутороканью и не любит Киева. Борис же, хоть и увенчан короной, нравом мягок, он и пальцем не пошевелит супротив Святополка. Глеб и вовсе не ратоборец. Сидит в своем Муроме с дружинкой в триста человек. Святополк же вновь короля Болеслава позовет, и почнут ляхи державу грабить… Кому же Русью управлять?

— А ты, никак, помирать собрался, Ярослав Владимирович? Встряхнись! Тебя же все Разумником кличут. И ни отнять твоего разума никому — ни Святополку, ни новгородцам. Ступай к ним, повинись, и они простят тебя.

Так откровенно Могута никогда еще с князем не разговаривал.

— Ты прав, кожемяка… Надеюсь, что твоими устами народ глаголет. Я выйду к новгородцам. Один, без дружины.

За всю историю Новгорода стекались горожане на вече столь молчаливо и угрюмо. В немом ожидании восседал на помосте и Совет Господ.

Всех больше был напряжен Константин Добрынич. Он жевал крепкими белыми зубами нижнюю губу и злорадно думал:

«Конец тебе пришел, Ярослав. Сколь добрых людей погубил! Надо бы шумнуть, поднять люд на мятеж, но новгородцы, кажись, и без того озлоблены до предела. Недолго пришлось умнику продержаться на новгородском столе. Это — не в Ростове сидеть. Ныне же тебя из вольного града вышибут, а того хуже — с Великого моста в пучину волховскую скинут. Вон уже и двухпудовый камень с веревкой у помоста припасен, хе-хе».

При могильной тишине

Ярослав сошел с коня и неторопливо взошел на помост.

Следуя обычаю, перекрестился на дубовый храм святой Софии, поклонился новгородцам на все четыре стороны и… бессловесно застыл, всматриваясь в лица горожан.

В который раз за последние двадцать семь лет он поднимался на вечевой помост, и всякий раз, очутившись в окружении многолюдья, его охватывали мурашки. Всегда какая-то неукротимая силища исходила от народа, кой, как всемогущий Господь, может из любого человека сотворить всё, что будет ему угодно. Вот и в сию минуту народ на всё способен.

Князь всё молчал, молчало и грозное вече. Не послышалось привычного: «говори, князь!», — словно та и другая сторона не решалась прерывать затянувшееся безмолвие.

И только Ярослав собрался попросить у новгородцев прощения, как его глаза увидели подле сходней камень с веревкой, что круто изменило его намерение.

— Гляжу, господа честные новгородцы, мне уже и булыжник на шею приготовили. Спасибо за честь! — насмешливо проронил он. — Не маловат будет?

— А мы добавим! — ехидно выкрикнул кто-то из сонмища.

— Кой булыжник?

— Не видим!

Ярослав кивнул своему боярину.

— Покажи, Могута Лукьяныч.

Боярин принес камень на одной ладони, будто пушинку с земли поднял.

— И маловат, и легковат, — всё с той же усмешкой молвил Ярослав и, приняв камень от боярина, поднял (откуда только силы взялись!) обеими руками над головой и швырнул его на середину стола, за коим расположились два вечевых писца-дьяка. Стол с треском рассыпался, а длинногривые писцы в страхе отскочили в стороны.

И вот тут многолюдье (куда только злость пропала!) рассмеялось:

— Ай да князь!

— Таким камешком только крепостные ворота вышибать!

— Есть силенка!

А когда смех и выкрики стихли, к помосту пробился купец Мефодий.

— Откуда, господа честные новгородцы, камень приволокли?

Ответа долго не было, но затем кто-то не выдержал и громко растолковал:

— С Неревского конца! Сам видел, как два послужильца посадника камень к помосту тащили. С Неревского!

Все почему-то уставились на посадника, кой проживал на Неревском конце.

Константин поднялся со скамьи и, сердито зыркая черными глазищами по толпе, прокричал:

— Это кто там поганый рот раззявил? Кто облыжные речи несет? Ни кончанский староста, ни соцкие никакого камня не видели. Господам честным новгородцам ведомо, что утопный камень можно принести к помосту только по решению вече. Нет вины на Неревском конце!

Вече слегка погалдело и опять смолкло. Ярослав вдругорядь заговорил: