Ярославичи
Шрифт:
Дорога мне хорошо знакома. Я езжу по ней уже много лет, но каждый раз словно заново вижу поэтически-задумчивые просторы, воспринимаю их красоту. «Природа благородна», — сказал поэт. Благороден цветок, благородна сосновая игла. Благородство же всегда наполняет душу гармонией, высокими чувствами, оно не может утомлять, способствовать возникновению гнева, раздражения или обессиливающей человека ярости.
На холмах, убегая к горизонту, синеют леса. Когда-то тут стояли непроходимые чащи. За ними простирались земли Ростово-Суздальской Руси, прямого пути из Киева к ним долго не знали. В этих непроходимо-дремучих чащах скрывались, пошаливая кистенями, лихие разбойники,
Ныне имя Владимира Мономаха чаще всего вспоминают в связи с его сочинениями — памятником древнерусской литературы, вошедшим в летописный свод «Повесть временных лет», проникнутом идеей единства Руси, до нас дошедшем в составе Лаврентьевской летописи.
Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев в своей монографии «Великое наследие» называет сочинения князя Владимира классическими, отличающимися большой серьезностью и гражданственностью. Исследуя древнерусские литературные памятники, выдающийся советский ученый обращает особое внимание на их тематическую направленность — заботу авторов об исторических судьбах родины, о защите русской земли, исправлении общественных недостатков и, главное, на защиту правды в человеческих отношениях. «Громадностью политической темы, — пишет он, — было проникнуто Мономахово «Поучение». Мысли о необходимости «подкрепить моральной дисциплиной новый политический строй» высказаны с большим художественным тактом».
Древние, глубокие корни имеет русская публицистика. Она и ныне возвышает свой голос в дни, особенно трудные для страны, заботясь о сохранении и умножении народных богатств и искоренении людских пороков.
Хорошо думается в пути. За окном причудливо петляют ручейки и речки, желтеют нивы на косогорах, в лугах пасутся стада беломордых коров. И снова качели дороги: вверх-вниз, вверх-вниз — к солнцу, к белым стогам облаков, к земле, обжитой веками, родной и близкой, со всем на ней сущим.
Старушка совсем замерла, словно стала бесплотной. Водитель прирос к баранке, бросая машину в обгон нескончаемого потока туристских икарусов, маршрутных автобусов, легковых машин, нагруженных разным скарбом, КамАЗов, могучую силу в которые вдохнул ярославский моторный завод, а мягкость, эластичность движению придали шины, изготовленные там же, в Ярославле, на одном из крупнейших заводов. Сосредоточенный, хмурый, уставший, видно, от пассажиров, таксист газовал на спусках, легко преодолевал подъемы. Летящие вместе с нами шорох и свист укачивали, и назревала необходимость общения, которое всегда украшает путешествие.
Когда среди хмурых, косматых елей мелькнуло темное зеркальце озерца и путники проводили его взглядами, я нарушила воцарившееся молчание:
— А правда, здесь недостает только васнецовской Аленушки? Говорят, в этом озере дна нет...
— Мерили — не хватило веревки, — откликнулся загорелый пассажир. Складки его лица смягчились, мы засмеялись, и сразу установилась атмосфера доверительного общения, свойственная путникам,
— Очень красиво здесь. Васнецов удивительно точно и ощутимо передал поэзию русской природы...
Я села боком, так, что мне постоянно стали видны оба попутчика.
— Разве один Васнецов? А Левитан? А Поленов? А Врубель? — охотно поддержал разговор загорелый. — У этого даже не поэзия, а какая-то фантасмагория. Видели утренние туманы? Солнце их чуть-чуть подкрасит, небо в это время начинает оживать и тоже мазнет голубизной. И они колышатся, переливаются в низины, будто «Царевна Лебедь» плывет над землей. И тает и будоражит воображение. Помнишь, как мы с тобой стояли в Третьяковке и говорили об этом, о постижении художником природных тайн? — Он замолчал, погрузившись в воспоминания.
— Да, природа здесь сказочная. Древние ледниковые ландшафты, места исторических событий. — Его товарищ повернулся к окну. — До нутра пробирает, до самого сердца. — В его голосе мне послышались грустные нотки. — Полсвета исколесил, видел причесанные европейские пейзажи. Красиво, культурно, а душа спокойна, не трогает почему-то. Эх!..
Пассажир, которого я мысленно назвала «хозяином», заметил с доброй иронией:
— Уж не потому ли ты дорогу забыл в Переславль, что боишься за сердце? Вот так и бывает, сокрушаемся, тоскуем о родной красоте, но предпочитаем жить там, где не щемит сердце. Конечно, человек ищет где лучше, только нам-то как быть со своей повседневностью? Ты уж меня извини, небось скажешь: не для того я еду к тебе, чтобы слушать нотации.
— Да нет, не скажу. Только ты же знаешь, как все получилось... — «Гость» покачал головой. — Работа, семья, да и здоровье давно уже стало пошаливать. Отпуск приходится проводить в санаториях.
— Наш климат хороший...
— Знаю, но, кроме климата, нужно лечение, условия и режим. С этим тут, сам говоришь, туговато. К тому же, что ты вот, живя постоянно в городе, что для него можешь сделать? Раньше все же, когда было Общество, собирались, каждый нес свою лепту. А нынче люди разобщены. Деревня заполнила Переславль. Для них он пока чужой. Не помнят традиций, не знают истории.
— Напрасно так думаешь, — сказал суховато и сдержанно переславец, однако спорить не стал.
Таксист торопился, думая, видно, сделать еще один рейс, а кто-то, мчавшийся следом, сигналил, требуя уступить дорогу. Водитель прибавил газу. Преследователь не отставал, садился буквально на хвост и все норовил обогнать. Мы тоже втянулись в гонку, следили за настигающей нас машиной. Даже старушка опять завздыхала:
— Господи, спаси ты нас, грешных. Куда же он так торопится?
И было неясно, кого она осуждает — нашего ли водителя, или того, чьи побелевшие от азарта глаза смотрели на нас, отраженные зеркалом.
Невесть чем бы кончилась гонка, но настигавшая нас машина вдруг сбросила скорость и повернула на боковую дорогу, ведущую в Александров, бывшую Александрову слободу, любимое место пребывания Ивана IV, прозванное его современниками Сатанинским Градом. Это он укрепил ее, превратив в центр опричнины. Метла и собачья голова были эмблемой опричников, призванных Грозным «выметать крамолу и грызть изменников». Семилетие, с 1565 по 1572 год, отмечено в истории Русского государства массовыми казнями, отбором земель и других владений опальных, подозреваемых в измене бояр. Царили разобщенность, страх и раззор крестьянства. Заговорили о Малюте Скуратове, любимце Ивана Грозного, жесточайшем из подручных его кровавых дел. Это имя наводило ужас на людей и было проклято многими поколениями.