Ярославичи
Шрифт:
Шел по этой дороге учиться в Москву юноша Ломоносов Михайло, ставший впоследствии первым русским ученым мирового значения. Поэт, художник, историк, поборник отечественного просвещения и развития экономики. Материалист, философ и гражданин, он, может быть, впервые в отечественной истории с такой глубиной и мощью осмыслил потенциальную силу, талантливость русского человека, столь часто унижаемого высокомерным ничтожеством.
Едут, мчатся по дороге машины, торопятся туда, где в больших и малых человеческих гнездах вершится история наших дней,
Ярославец по материнской линии, выдающийся русский писатель Леонид Леонов, воссоздавший в своих произведениях сложную нашу эпоху, как-то сказал, что «история работает на человеческих усилиях». Мысль не новая, однако бесспорная.
Каковы же нынче слагаемые этой истории, если приблизить к ним око? Если выделить из целеустремленной, объединенной, организованной временем людской лавины составляющие ее крупицы жизней, наделенных определенной творческой энергией, доступные обозрению пытливого путника? Каковы они, ярославичи?
Обозначенное заданностью темы пространство Российской земли стремительно приближалось со всем тем, что живет сегодня и что уже улеглось и хранится в традициях, литературных и прочих памятниках, преданиях и легендах, в этих духовных и материальных накоплениях предков, укрепляющих силы идущего следом поколения.
Нарастало волнение, подогреваемое и дорожными разговорами, и оживающими в памяти прошлыми поездками и встречами на Ярославской земле. Видимо, и спутники волновались. Они напряженно примолкли, а старушка зашевелилась, поудобнее увязывая свой узелок.
Вот и часовня «Крест» в обрамлении сосен, открытое с четырех сторон старинное шатровое крыльцо. Построена она там, где когда-то стояла уничтоженная польско-панскими интервентами придорожная деревня Собилово. Бытует легенда, что здесь разрешилась от бремени Анастасия Захаровна, супруга царя Ивана IV. Якобы в пути появился на свет тихий, слабый здоровьем, впоследствии не способный и не склонный к ведению государственных дел царевич Федор, вошедший в историю как царь Федор Иоаннович, последний из Рюриковичей.
Он принял престол от больного жестокого отца в тяжелое для России время. Страна была ослаблена, люди разобщены, лучшие из боярских фамилий вырублены под корень, крестьяне вконец разорены. В народе царили смятенье, голод, моровые болезни.
Те трагические годы привлекают внимание историков и драматургов. А толстовская пьеса «Царь Федор Иоаннович» не сходит со сцен театров, волнуя зрителей силой образов, остротой конфликтов. В который раз в опасности были судьбы России, и тот, кому в силу наследной власти предстояло решать их, как говорит предание, родился вот тут, в пяти верстах от древнего Переславля.
Удивительно богатство исторической памяти старых людей. Мои спутники не были стары годами, но, видно, в юности наследовали бывальщины, легенды патриархального Переславля.
— Грозный любил тут охотиться. Вот там есть Косаров овраг, а дальше стояли леса. Лисы, медведи, лоси — полно
— Оно и сейчас не перевелось, а Грозный не только охотился, он и на богомолье сюда приезжал, — поддержал его «гость». — А заодно укреплял и Никитский монастырь — форпост опричнины. Эту Косарку в народе любили, помнишь, какие тут бывали гулянья?
— Маевки тоже тут проводили. Учительница рассказывала...
И опять вспоминали какую-то Елизавету Никитичну, которая водила их на экскурсии по местам, связанным с революционными событиями в Переславле. Сюда, на Косарку, на Красную площадь, к Спасо-Преображенскому собору, где первого мая семнадцатого года Советом рабочих депутатов проводилось празднование пролетарского весеннего праздника. Ходили они на фабрики, ткацкую — «Красное эхо» и на ту, где делали кружева, тогда еще принадлежавшую концессионеру. Перед революцией многие из предприятий прибрали к рукам иностранцы.
— Тут всегда можно было поесть за пятак. — Спутники снова вспомнили о часовне, проголодались, наверное. — Монахи срубят прилавок, расставят свои угощенья, — пожалуйста, выбирай, что хочешь. Вкусно готовили, были по этой части мастера.
— И чем же кормили?
Мне доводилось разное слышать о монастырской кухне.
— А это смотря по времени. В скоромные дни обязательно щи. Густые, наваристые, душистые. Рубец под хреном — теперь-то уж и не знают, что это такое. Каши разные: гречневая в желудке, сочная, вкусная, с печенкой. Кто попостнее хочет, то с молоком. А пироги какие! С мясом, с ливером, с грибами, с луком, с вязигой, с капустой — особенно их люблю. — «Гость» говорил со смаком и так выразительно, что было в пору свернуть с дороги, заехать в «Лесную сказку» — тут ресторан открыт при дороге, где тоже кормят изрядно. Дают жаркое из лося, кабана, изюбря, грибные блюда, подливки, квасы и сбитень.
Спутники, дразня аппетит, предавались воспоминаниям.
— Любил я постные кисели — овсяный, гороховый с льняным, с конопляным маслом. Тут до войны еще жали масло, теперь и вкуса не знают. А ведь какой полезный продукт. Ездили лошадьми, прогоны большие, надо было где-то передохнуть, закусить налегке. У дорог часовни и ставили. Одну в Василеве проехали, жаль, разрушается.
— А говорят, история с Федором — вымысел, — сказала я, глуша аппетит.
— Ну что ж, может быть. Теперь свидетелей нет, толкуют по-разному, — суховато и даже неприязненно откликнулся спутник.
Зачем невзначай я опять затронула эту тему? Видно, чем-то обижен был этот пожилой человек.
И вот, наконец, с Поклонной горы открылось озеро — огромная чаша, наполненная водами истаявшего здесь ледника.
Стоя тут, Александр Островский по пути в свое Щелыково смотрел очарованный на озеро, сравнивал его, взъерошенное ветром, со вспаханным полем, безбрежным и синим. О переславцах сказал, что народ они красивый и рослый, умный и обаятельный, вольный умом и откровенный — душа нараспашку.