Ястребы востока

Говард Роберт Ирвин

– Перемирие уже было нарушено, – заверил его Саладин. – И в этом не твоя вина. Ты заплатил кровью за кровь, и сохранил свою клятву мертвым. Ты грубый и дикий человек, но я хотел бы иметь побольше таких воинов, как ты, в своих рядах. Ты – предан своему господину, и за это я уважаю тебя.

Скривившись, Кормак вложил меч в ножны. В его сердце зародилось невольное восхищение этим мусульманином с усталым лицом, и это его злило. Наконец он понял, что в Саладине нет коварства, а происходящее – всего лишь справедливое отношение, пусть даже и к врагам, а не наигранное благородство. Кормак неожиданно понял, что султан придерживается тех же принципов рыцарства и чести, о которых так много говорили франкийские рыцари и которых так редко придерживались. И Блондель, и сир Жерар были правы, когда спорили с Кормаком, пытаясь убедить его, что рыцарство не просто романтическая мечта, а в самом деле существует

в сердцах некоторых людей. Но Кормак родился и вырос в дикой стране, где люди отчаянно, словно волки, боролись за жизнь… А потом он понял, что сам в глазах Саладина выглядит словно варвар. Однако единственное, что ему оставалось сделать, так это пожать плечами.

– Я недооценил тебя, мусульманин, – прорычал он. – Ты поступаешь справедливо и благородно.

– Благодарю тебя, Кормак, – улыбнулся Саладин. – Путь на Запад для тебя свободен.

И воины-мусульмане отдали салют, когда Кормак Фицжоффри вышел из комнаты, покинув стройного дворянина-мусульманина, который был защитником халифов, львом Ислама, султаном султанов.

Кровь Валтасара

Он на груди персидского царя сиял.И в пути Искандеру светил;Он на кончиках копий ярко сверкал.Искусом, сводящим с ума, он манил.Кровавые годы сменяют друг друга,Но над душами власть он имеет, как прежде:Люди тонут напрасно в крови и слезах,Терзая сердца безнадежно.А он горит кровью сильных сердец,Оставляя от них только прах.Песнь Красного Камня

Глава I

Когда-то это место называлось Эски-Хиссар, Старый Замок. Он был очень древним уже в те дни, когда первые сельджуки пришли с востока. И даже арабы, которые перестроили эти крошащиеся развалины во времена Абу-Бекра, не знали, чьи руки возвели когда-то массивные бастионы посреди суровых предгорий Тавра. Теперь, с тех пор как старая цитадель превратилась в логово бандитов, люди называют это место Баб-эль-Шайтан, Врата Дьявола, и не без причины.

В ту ночь в большом зале был пир. Тяжелые столы, заставленные кувшинами и бутылями с вином и огромными блюдами с яствами, стояли, окруженные грубыми скамьями для тех, кто привык есть сидя, в то время как на полу лежали большие подушки, гостеприимно разместившие остальных, предпочитавших принимать пищу полулежа. Дрожащие рабы торопливо сновали вокруг, наполняя кубки из винных мехов и поднося большие куски жареного мяса и хлеб.

Здесь встретились роскошь и нагота, богатство вырождающихся цивилизаций и суровая первобытность дремучего варварства. Мужчины, облаченные в зловонные овечьи шкуры, сидели, развалившись на шелковых подушках и изысканной парче, и с жадностью хлебали из цельных золотых кубков, хрупких, как стебель пустынного цветка. Они вытирали свои бородатые рты и волосатые руки о бархатные гобелены, достойные шахского дворца.

Все расы Западной Азии были представлены здесь. Стройные, смертоносные персы, хищноглазые турки в коротких кольчугах, сухощавые арабы, рослые косматые курды, луры и армяне в потных овчинах, свирепые усатые черкесы, даже несколько грузин с ястребиными лицами и дьявольским темпераментом.

Среди них был один, который отличался от всех прочих. Он сидел за столом, пригубляя вино из огромного кубка, и глаза пирующих постоянно останавливались на нем. Среди этих высоких сынов пустыни и гор рост его не казался особенно выдающимся, хотя в нем было больше шести футов. Но в ширину и толщину он казался гигантом. Его плечи были куда шире, руки и ноги – массивнее, чем у любого другого воина здесь.

Его кольчужный капюшон был откинут на спину, открывая львиную голову и мощную жилистую шею. Несмотря на то, что он загорел на солнце,

его лицо не было таким темным, как у тех, кто его окружал, а глаза его, словно синие вулканы – непрестанно тлели, подпитываемые внутренним пламенем гнева. Подстриженные под прямым углом черные волосы львиной гривой обрамляли низкий, широкий лоб.

Он ел и пил, не обращая внимания на бросаемые на него вопросительные взгляды. Не то, чтобы кто-то оспаривал его право находиться на пиру в Баб-эль-Шайтан, это логово было открыто для всех беглецов и изгнанников. И этот франк был Кормаком Фицжоффри, – изгоем, преследуемым собственным народом. Бывший крестоносец с ног до головы был прикрыт мелкоячеистой кольчугой. Тяжелый меч висел на его бедре, а ромбовидный щит с ухмыляющимся черепом в центре, лежал на скамье за его спиной рядом с большим шлемом без забрала. В Баб-эль-Шайтан не было притворного этикета. Здешние обитатели всегда ходили вооруженные до зубов, и никто не ставил под вопрос право другого обедать с мечом в руке.

За едой Кормак в открытую рассматривал своих соседей. Поистине Баб-эль-Шайтан был убежищем для исчадий ада, последним приютом для мужчин настолько отчаянных и жестоких, что весь остальной мир в ужасе их отверг. Кормак среди дикарей был своим; в родной Ирландии ему доводилось сиживать с варварами на собраниях вождей и якшаться с разбойниками с холмов. Но наружность дикого зверя и крайняя бесчеловечность некоторых из этих мужчин поразила даже свирепого ирландского воина.

Здесь, к примеру, был один лур, волосатый как обезьяна, рвавший куски полусырого мяса желтыми волчьими клыками. Кадра Мухаммад, так его звали, и Кормак невольно задумался, может ли такое существо иметь человеческую душу. Или тот мохнатый курд рядом с ним, чья губа, превращенная ударом меча в вечный оскал, обнажала зубы, подобные клыкам кабана. Без сомнения, в этих людях не было божественной искры, лишь беспощадная и бездушная натура той мрачной земли, что взрастила их. Глаза, дикие и жестокие, как у волков, свирепо посверкивают сквозь жидкие пряди спутанных волос, волосатые руки бессознательно сжимают рукояти ножей, даже тогда, когда их владельцы жадно едят и пьют.

Кормак изучающе глядел на рядовых членов банды – тех, кому превосходство в уме или военные навыки помогли добиться высокого доверия их страшного заправилы, Скола Абдура, Мясника. У каждого на счету было множество темных и кровавых историй. Здесь был тот худой перс с шелковистым голосом, смертоносными глазами и маленькой красивой головой, напоминавшей голову пантеры, – Надир Тус, однажды взлетевший высоко, как эмир, под покровительством шаха Харезмии. Или турок-сельджук в посеребренной короткой кольчуге, остроконечном шлеме и с украшенным драгоценными каменьями ятаганом – Кай Шах. Он когда-то служил Саладину, и пользовался большим почетом. Поговаривали, что шрам, украшавший угол его челюсти, оставил ему меч Ричарда Львиное Сердце в великой битве у стен Яффы. Или жилистый высокий араб с орлиным лицом – Юсеф Эль Мекру. Он был когда-то великим шейхом в Йемене и однажды возглавил восстание против самого султана.

Но во главе стола, за которым сидел Кормак, находился человек с прошлым до того необычайным и фантастичным, что на его фоне меркли истории всех остальных. Тисолино ди Строцца, торговец, капитан венецианских боевых кораблей, крестоносец, пират, разбойник – кровавый след, тянущийся за этим человеком, стал причиной его нынешнего положения изгнанника. Ди Строцца был высоким, худым человеком угрюмого вида с крючковатым носом с тонкими ноздрями и хищным взглядом. Его броня, сейчас затертая и потускневшая, была дорогостоящей венецианской работы, а рукоять длинного узкого меча когда-то украшали самоцветы. Неприкаянная душа, подумал Кормак, глядя на венецианца, чьи темные глаза непрерывно бегали, а худая рука снова и снова поднималась, чтобы подкрутить кончики тонких усиков.

Взор Кормака блуждал и по другим вождям – диким разбойникам, рожденным для кровавого ремесла грабежей и убийств. У всех у них прошлое также было довольно темным. Он знал их в лицо или по репутации – Коджар Мирза, мускулистый курд, Шалмар Кхор, высокий чванливый черкес, и Юсус Зер, отступник из Грузии, который носил полдюжины ножей за поясом.

Был здесь и один человек, которого Кормак не знал, – воин, который, по-видимому, не имел авторитета среди бандитов, но вел себя с уверенностью, порождаемой отвагой. Это был редкий гость в горах Тавра – коренастый, крепко сбитый человек, головой едва доставший бы Кормаку до плеча. Даже когда он ел, он не снимал шлема с лакированной кожаной бармицей, и Кормак заметил отблеск кольчуги под его овчиной; за поясом у него был заткнут короткий широкий меч, не так сильно изогнутый, как мусульманские ятаганы. Его сильные кривые ноги, а также раскосые черные глаза на непроницаемом темном лице, выдавали в нем монгола.