Языки современной поэзии
Шрифт:
Архетипические представления о мире проявляются как в общей тональности многих текстов Пригова, изображающих примитивное сознание и примитивный язык, так и в конкретных чертах поэтики, предлагающей объединять живое с неживым, человека с другими существами и с предметами:
Вот самолет как светлая душа По воздуху ступаетне спеша Он легкою ногойступает И в земные споры не вступает Но вверх глядит и видит жуткий танец: Метафизический американец Как бес с нейтронной бомбою кружит И небеса вокруг себя крушит И бедный босоногийсамолет Бежит, бежит, прикрыв рукою рот Чтоб,318
Пригов, 1998-б: 126.
Конечно, оживление предметов характерно для сказок, разнообразных художественных фантазий, кинематографической анимации. Но здесь имеется не только общекультурная, но и специально концептуалистская обусловленность странных образов: ситуацией, когда эти слова употреблялись в отрыве от реальности.
Так, сочетание босоногий самолетможно объяснить нерасчлененными представлениями о босоногом детстве, о том, как дети бегут, глядя на пролетающие самолеты. Эпитет в фигуральном выражении босоногое детствочаще всего употребляется как слово, утратившее прямой смысл, поэтому оказывается, что вообще безразлично, к чему его присоединить, хотя бы и к самолету. Прилагательное бедныйв строке И бедный босоногий самолетпроявляет два своих значения: ‘несчастный’ и ‘живущий в бедности’, а глаголом бежитназвано не только быстрое движение (при обозначении которого бежатьи лететь —синонимы), но и бегство. Самолет у Пригова движется прикрыв рукою рот,возможно, потому, что праздных наблюдателей называют зеваками (это метафора: любопытствуя, люди на самом деле не зевают в современном смысле этого слова), а когда зевают, полагается прикрывать рукой рот.
По существу, строчками И бедный босоногий самолет / Бежит, бежит, прикрыв рукою ротПригов изображает небольшой фрагмент языковой системы с ее приобретениями (метафорической образностью) и потерями (обессмысливанием слов).
Первая строчка Вот самолет как светлая душаи последняя Не то сгоришь, как белый голубь-птицаобъединяют традиционный символ птица-душаи возникшее в XX веке уподобление самолета птице. При этом метафорическая птица конкретизируется, но конкретности оборачиваются серией очередных концептов: это сгорающая птица-феникс, и голубь мира, и бумажный голубь, который действительно может гореть.
Обратим внимание на структуру фразеологизма птица-феникс: лексической единицей является парное сочетание, объединяющее родовое и видовое название, что Пригов и пародирует конструкцией голубь-птица.Инверсия подчеркивает избыточность родового наименования, так как именно второй элемент словосочетания является уточняющим.
Возможно, в последней строфе смешиваются два эпизода из известных текстов культуры: библейский сюжет о жене Лота, которая была наказана за то, что обернулась на горящий Содом, и рассказ о мести Ольги древлянам из «Повести временных лет»: чтобы сжечь древлян, княгиня Ольга собрала с каждой избы по голубю и воробью, подожгла птиц и отпустила лететь обратно.
Одушевление предметов, восходящее к мифологическому сознанию, имеет разную мотивацию в разных художественных системах. В постмодернистском тексте Пригова это конструкт, составленный из концептов, образованных в результате метафорического функционирования слов, теряющих прямой смысл и поэтому способных вступать в новые соединения.
Конечно, у Пригова есть огромное количество текстов, демонстрирующих превращение в концепт слова из цитаты. Некоторые примеры уже приводились. Теперь обратим внимание на поведение заимствованной метафоры в тексте Пригова:
Как я пакостный могуч — Тараканов стаи туч Я гоняю неустанно Что дивятся тараканы Неустанству моему: Не противно ль самому? — Конечно, противно А что поделаешь.Здесь очевидна пародийная трансформация строк Ветер, ветер! Ты могуч, / Ты гоняешь стаи тучиз «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях» Пушкина [320] . Но если в источнике множество было обозначено только словом стаи,то у Пригова количественным показателем становится сочетание стаи туч.В языке слово тучаи само по себе может обозначать множество. При этом пушкинская метафора ‘тучи как птицы’ совсем обессмысливается, так как тараканы по небу не летают.
319
Пригов, 1997-б: 38.
320
Пушкин, 1977-в: 355.
И
321
«Пушкин по-приговски — это чугунный памятник, который нельзя не заметить: о него постоянно ударяешься и постоянно отталкиваешься от него. При этом важно ощущение присутствия Пушкина как реального факта современнойжизни» (Кузьмина, 2004: 94).
322
Пригов, 1997-б: 90.
Поэтому, когда Пригов и сам себя, точнее созданный им образ Дмитрия Александровича Пригова, представляет гротесковым по-этом-пророком, концептом-симулякром, он провозглашает, что Пригов — это и Пушкин сегодня, и Лермонтов, и кто угодно из пантеона культурных и идеологических символов:
Я Пушкин Родину люблю И Лермонтов ее люблю А Пригов — я люблю их вместе Хоть Лермонтова-то не очень.323
Пригов, 1993-а: 22.
Пригов не просто провозглашает себя Пушкиным сегодня, но и вмешивается в его тексты (как и в тексты других поэтов): комментирует, пересказывает хрестоматийные стихи своими словами (следуя постулату о приоритете содержания над формой), меняет слова местами, сочиняет буриме на пушкинские рифмы [324] , внедряет в текст слова безумный, безумно, безумец, безумство:
Пора, мой друг, время уже. Сердце покоя просит. /Сердце — не камень, не растение же!/ И все уносятся уносятся Частицы бытия, Жизни, значит, частицы. И нету в жизни счастья, Боря! Но есть много-много разного другого — покой, воля… И давно завидная представляется мне вещь, Событие, что ли. Давно бы пора бежать куда-нибудь! Но не в Израиль же!324
«Способность рифмы выступать в качестве цитаты, аккумулирующей энергию текста, связана с ее относительной автономностью по сравнению с другими художественными средствами» (Кузьмина, 2004: 166).
325
Пригов, 1996-а: 144.
326
Там же: 148.