Йестердэй
Шрифт:
[пауза]
А хорошо, что она не моя дочь.
[пауза]
Ну…
[пауза]
…
[пауза]
Нет, ну хотя бы одно дело в своей жизни я могу довести до конца? Взялся рассказывать, значит надо рассказывать.
[пауза]
Она не опоздала. Явилась ровно в пять. Нет, не утра. В пять утра даже Ленинградка свободна. Как ей это днем удалось, не понимаю.
Опять в каком-то балахоне, черном на этот раз, с вышивкой. Ну, ей пришлось подождать, пока я найду чистую футболку. Кто ж знал, что она такая пунктуальная. Я не знал.
Поехали мы.
Арина меня сильно удивила. И не один раз. По пунктам:
Машина. Я думал, у подъезда будет стоять что-нибудь мелко гламурное, из чего ей потом бы пришлось меня два часа выковыривать. А оказалась вполне вменяемая японская машинка. Новая, но без зеркала заднего вида в салоне. Видимо что-то у Арины с зеркалами не складывается.
Как водит. Нервно и порывисто. Совсем не так, как ходит и разговаривает. Нет уверенности, а только одно упрямство. То ли машина у нее недавно совсем, то ли она моложе, чем мне показалось.
То ли что.
Удачливость. Проклятие четырех,[пауза]
Описывать, что я говорил профессору и как добыл у него «файлы Сретенского», я не хочу. Не потому что… просто не хочу. Клинвышибать, получили флешку и все.
Как-то само собой разумелось, что смотреть эти файлы мы поедем ко мне домой.
(Кстати. Предполагается, что Арина живет в семейной квартире Сербовых. Работает ли она, учится, эту информацию она до меня довести не пожелала, а сам я повода узнать не нашел. А как бы я его нашел, если она всю дорогу молчала, а я всю дорогу не закрывал рта? Кстати о кстати. Пора завести файл с названием: «Что я знаю об Арине».)
Дома, на диване, Арина забралась в компьютер с ногами. А я тем временем тряхал… потряхивал… трахал, нет, это совсем никуда не годиться. В общем стариной решил тряхнуть, приготовить ужин.
Кое-что уже было заготовлено заранее, так что дело шло быстро. Куриную грудку я замариновал (ненадолго) в белом вине с шафраном, эстрагоном, солью и душистым перцем (молотым), а потом припустил в сковородке так, чтобы соус, в ней образовавшийся, стал совсем густым, но не выкипел. Одновременно белые сухарики, (размером с горошину) из турецкого хлеба посушил – много. Пока грудка остывала, приготовил соус: баночка йогурта без добавок, ложка сметаны, сахар, соль, лимонный сок, горчица, мелко порезанные листочки мяты – все взбить.
По-о-то-о-ом одинаковыми по длине и толщине полосками нарезал грудку, два свежих огурца, два листика китайского салата, и половинку плода манго. Перемешал все это в глубокой красной керамической миске, закрыл слоем сухариков, заранее открыл бутылку бордо (а то!), соус перелил в стеклянный кувшин.
Нет, свечей не зажег, врать не буду, нет у меня в Ямках ни свечей, ни подсвечников. Зато, когда она сказала: «Есть!» – и вынырнула из ноутбука, я подкладывал под красные керамические мисочки (такие же, как салатница, только поменьше) темно-коричневые салфетки.[пауза]
Кхм… Мммм… Ну да, я знаю, что все это выглядит как сцена соблазнения старым козлом молодой серны в среднестатистическом американском кино. Но все же было два принципиальных отличия. Во-первых, в любом американском фильме вино было бы белое. Не верите, идите и посмотрите любой американский фильм. Во-вторых… господи, ну мне просто нравится готовить и накрывать на стол. Если бы я родился лет на двадцать попозже, Зуй бы стал журналистом. А я бы в лепешку разбился, но открыл свой ресторан. Я даже знаю, какой. Да, если я что-то люблю по-настоящему, так это готовить.
А Ленка, Елка моя колючая, последние десять лет ест из консервной банки кукурузу и горошек, прямо за компьютером. Так я что, для себя буду соусы крутить? Ну, мог я упустить такую возможность? Все приготовить и разложить по-человечески?
Нет. Да. Не знаю. Ненужное подчеркнуть. Потом зачеркнуть. Потом аккуратно свернуть и выбросить.
Не скажу, что в мыслях ничего больше не было. В мыслях всегда все есть. Но сочинял я салат так, как Леха Сербов своих кошек писал. Потребность души.
А она взяла и осталась. Не знаю почему. Может быть, она принципиально не садиться за руль, выпив три глотка (я считал) сухого вина. Может, устала. Может, заранее так решила. Я так ничего решить не успел. Я даже не сразу понял, что произошло. А как произошло я и сейчас не понимаю. Просто сегодня утром я вместо кофе заваривал чай. А потом она уехала.
И вот что я сейчас могу сказать. Она холодная. Не на ощупь. И не в постели. А по собственным моим ощущениям. Как будто я, маленький мальчик, льдинку проглотил.[пауза]
Май фёст энд ласт тайм вис ю
энд ви хэв сам фан
вэн волкинг фру зе трииз, е-е-е!
Энд зен ай кис ю анс.
О ай вонт то си ю суун
бат ай вандер хау.
Ит воз э нью дэй йестердэй
бат итс олд дэй нау.
[пауза]
Очень сильный ветер в Ямках. Уже пару дней так. Вышел в магазин, так у меня пакет из рук вырвало ветром. Ну, может, я плохо держал. Вот вспомнил, как в пятом классе учитель истории Самуил Израилевич (не вру) рассказал легенду о Ямках. Он старенький был, последний год в школе работал и как все пожилые люди работу уже не любил, а любил разговаривать о себе и о жизни.
А легенда такая.
Жили-были тут недалеко, но, правда, в далекой древности, ямцы или ямики. Народ такой. Молились они богу ветра. А это сильно не понравилось великому князю Юрию Долгорукову или кому-то вроде него. Он как раз охотился в этих местах. И был жуткий христианин православный. Защитник веры. Этот Юрий Долгоруков (или кто-то вроде него), издал указ: всем собраться в 24 часа с ручными вещами, на берегу реки. «А кто не придет, тот мой враг», – так и было написано в указе.Посадили этих ямиков в телеги и отправили поднимать целину под Курск. Эту часть легенды я хорошо запомнил, потому что моя мама из-под Курска. Она в авиационном институте
А Васька Сретенский мне потом уже говорил, что по летописям видно: как только какой-нибудь великий князь или царь натворит что-нибудь, ну там брата родного в подземелье заточит, или население какого-нибудь городка соседнего вырежет, для поддержания собственного престижа, так сразу поднимается ветер невероятный и, пожалуйста – пожар в Москве. Две-три улицы и полтора десятка церквей сгорит обязательно. Наполеона, кстати, это тоже касалось, когда он в Москве решил поселиться. Не зря же он в тысяча каком-то там году назвал Москву «злым городом». Или это Чингисхан был? Ну, в общем, кто-то из них. Из агрессоров.
[Из файлов Василия Сретенского] «К*****»
К***** – имя девочки, пришедшей первого сентября к школе номер три в городе Ямки с огромным букетом астр, в черном платьице с белым фартуком и белым же бантом в прическе. Впрочем, много-много таких девочек в таких же платьицах, с такими же фартуками бантами и букетами, пришли тогда к школе, чтобы учиться в первом классе. Так получилось, что он не обратил тогда на нее никакого внимания, хотя вошли они в свой первый класс, следуя друг за другом.
Итак, К***** – имя, в котором он, много позже того черно-белого утра первого сентября 196* года поставил звездочки, подражая людям, жившим два столетия тому назад и давно превратившимся в черные строчки слов на белой или не очень бумаге. Потом, еще позже, ему пришло в голову, что эти звездочки превращают ее имя в пароль, так, как это происходит в компьютерах. Но для чего нужен этот пароль он, кажется, так до сих пор не придумал.
Он – не имя, а местоимение, впрочем, он, как мне кажется, пока, на большее рассчитывать не может.
Он рос «книжным мальчиком», не очень координированным, легко смущающимся в незнакомой обстановке, с массой фантазий и увлечений. И с небольшим отставанием от значительной части сверстников во всем, что касалось взросления. Нет, он много читал о любви (можно сказать проще: он много читал), но интереса в себе к этой теме никакого не ощущал.
Вот, например, случай.
<через улицу>
Летом, после четвертого, кажется, класса, он без толку шатался по улицам города. Такое случалось и раньше, и позже. И ни к чему не приводило. Но в этот день привело. Что его привело в этот двор, он не знает до сих пор. Его друзей тут не было, да и быть не могло, они разъехались по дачам и пионерским лагерям.
Двор был пуст, если, конечно не считать кошек, крыс, голубей, воробьев, дворничихи, мам с колясками, малышей в песочнице и двух-трех случайных прохожих. Но у детей, как у собак. У тех мир пуст, если нет рядом хозяина или другой собаки. Так вот, двор был совершенно пуст, и он завернул за угол. И вот там, за углом большого (как казалось тогда) шестиэтажного желтого дома, он увидел двух своих, нет, не друзей – одноклассников. Они были чем-то заняты, но занятие их с первого взгляда не определялось. Они как будто разговаривали, но как будто и не друг с другом. Ленивые движения, ленивые слова, взгляд искоса.
А на другой стороне улицы три его одноклассницы (одна из них – К*****) как будто бы прыгали через веревочку. Движения точные, вид сосредоточенный, взгляд искоса. Он подошел, перекинулся парой слов с одноклассниками. Взглянул, как они, через улицу, но в общий поток не попал. Он видел, нет, чувствовал, что все пятеро заняты каким-то общим для них делом, хотя и на расстоянии. А он этого дела не понимал. При всей его очевидности. Вот они, три девочки из его класса, с каждой он успел посидеть за одной партой, локтями попихаться, карандашами обменяться. Чего глядеть-то? Да еще через улицу.
Он еще постоял и пошел домой. Читать. Ему как раз накануне удалось в детской библиотеке перехватить толстую растрепанную книжку, практически без обложки, что-то там про пиратов.
И только потом, забыв этот случай, сразу и, казалось, навсегда, но вспомнив его внезапно и точно уже навсегда, он понял: они, эти пятеро, тогда флиртовали! А у него не получилось.<комар>
А вот случай, еще более позорный. Произошел он два или три года спустя. Нет, все же два. Если три, то вообще ни в какие ворота. Сентябрь. Какая-то линейка школьная в соседнем с его домом сквере перед памятником из гипса, с вечно торчащим из левой ноги стальным прутом. Ну, линейка как линейка: «клянемся», «в лепешку разобьемся», «грибом атомным взовьемся» и прочие веселые речевки, под постоянное копошение, хиханьки, хаханьки и покуривание в задних рядах.
А он все лето вел священную войну с комарами. Убивал их на счет. Началось все в пионерском лагере, под те же самые речевки. Продолжилось на даче у бабушки, потом на речке в палатке. Отец его тогда рыбалкой сильно увлекался. И вот уже дело к тысяче загубленных комариных жизней подошло. Точнее, счет был 999. А время осеннее, комаров все меньше, пополнять счет все труднее. И тут в сквере один появился. Да так удачно: покрутился, покрутился перед носом, да и сел рядом на гладкую и ровную поверхность. Подставился. Одно короткое движение ладонью и есть рекорд – 1000 убитых комаров.
Но тут же сразу последовало еще одно движение ладонью и вот она есть первая пощечина в его жизни. Ровная гладкая поверхность оказалась ногой К*****, значительно выше белого носочка.
Эта пощечина стала для него первым осознанным знаком: мир меняется. А глаза уже потом открылись.