Йота
Шрифт:
– А кто у тебя отец?
– У меня знаменитый отец, - ответил Мак. И было в его голосе нечто неведомое Аруссу, но такое необходимое. Что это? Аруссу захотелось схватить мальчонку, вцепиться в его щуплое тельце, полное будущего, дышать родным ароматом. И говорить ему. Пусть поймет, пусть запомнит, что этот Длинно-белый, щедрый, нежадный человек и есть его отец.
– Чем же он знаменит?
– спросил Арусс.
– Он был скульптором. Только рано умер. На выставке, устроенной уже после его смерти, его хвалили и почти все раскупили. За большие деньги.
– А ты был на той выставке?
– Нет, я тогда совсем малой был. Это мне Коляня недавно пересказал, да и мамка кое-что сообщила. У Коляни осталась одна, как все говорят, шедевральная статуэтка. Когда вырасту, заберу ее. А пока она стоит в мастерской.
– Что же это за статуэтка?
– Женщина из красного дерева. Очень красивая. Из дерева, а как живая... Я даже боюсь в той комнате один оставаться, такая она...
– Что ж!
– пробормотал Арусс.
– Я рад за тебя! Как же фамилия твоего отца, ну и твоя, конечно?
– У нас разные фамилии. Мама не успела с первым мужем развестись. Жила с этим нелегально. А когда он умер, ей было все равно, какая фамилия, у меня будет. Неправильно она сделала. Надо было записать меня на фамилию моего отца. Когда стану совершеннолетним, возьму ее себе. Так я решил. Правильно?
– Правильно, малыш!
– Арусса качнуло.
Заметив его состояние, мальчик сказал:
– Пойдем в тенек. Посидим в парке. Жара сегодня несусветная. Да и день такой.
– Какой такой день?
– Магнитные бури. У мамки всегда накануне реакция. Ее тоже качает.
– А у тебя?
– Меня не берет. Мне эти бури нипочем. Я весь в отца. Мамка никогда через перевал не ездила, в море не выходила, даже в штиль. А самолета даже в глаза не видела, качки не переносит.
Придя в парк, Арусс и Максим уселись под старым, раскидистым ливанским кедром. Глядели на море и горы. Дышали духом древней хвои. И одному из них казалось, что они уже сидели вдвоем под этим деревом. А другому вспоминалось их первое свидание под этим деревом, когда впервые плоть породившая соприкоснулась с плотью рожденной, чтоб запомнить этот контакт навеки.
Арусс обнял ребенка. Мальчишка приник к нему и тихо спросил:
– Ты скоро уедешь?
– Завтра-послезавтра.
– А я это почувствовал сегодня.
– Ты не хочешь, чтобы я уезжал?
– Не хочу.
– А чего бы ты хотел?
– Чтобы мы жили вместе: ты и я... и мамка. Ты не думай! Она у меня красивая. Знаешь, как на нее мужики оглядываются! И добрая она... и умная.
– Спасибо тебе!
– прошептал Арусс.
– Я знаю... То есть я и подумал, что она у тебя такая.
– А почему ты так о ней подумал?
– Потому что твой отец не полюбил бы никогда некрасивую, злую и глупую.
– Ты тоже умный. И с виду ничего... Но для мужика красивым быть не обязательно. Мамке моей нужен мужик авторитетный. Чтоб глянул, сверкнул глазами - и все. Она сама мне так объяснила. Понимаешь?
– Не совсем.
– А я понимаю
Арусс слушал этот голос. Дышал рыжей макушкой своего малыша. Дышал до спазмов в горле и в сердце. Душа его пела и плакала. И он боялся, что смятение его души почувствует мальчишка. На счастье, душа ребенка пребывала пока еще в стесненном состоянии, и доступны ей были лишь те сигналы извне, которые она ждала и хотела услышать.
– Слушай, я тебе еще кое-что хочу сказать напоследок.
– Говори, слушаю тебя.
– Я хотел заложить тебя Морфию. Он ведь мне дядя, мамкин брат, и ко мне хорошо относится. Матери помогает. Я и хотел... Если его арестуют, то все пропало.
– Что все?
– Все его богатство накроется. А он обещал, когда постареет, все свои деньги мне отдать.
– И ты возьмешь?
– А ты бы не взял?
– У Морфия не взял бы...
– Так ты приехал, чтобы арестовать его?
– Я никогда никого не арестовываю. Тюрьмой, наказанием ничего не исправить в человеке.
– Значит, ты не тронешь Морфия?
– Нет.
– Арусс наклонился и, глядя в глаза Мака, спросил: - Ну и почему ты не заложил меня Морфию?
– Он бы тебя убил. А я против убийств.
– Я тоже против убийств.
– Арусс поднялся и вздохнул. Ну что, прощай и не поминай лихом. Помни меня, малыш, и не обижай мать.
– Постараюсь, - ответил Мак и шмыгнул носом.
– Будь счастлив, перебежчик!
– Почему ты назвал меня перебежчиком?
– Да так, вспомнилось кое-что. Однажды одной женщине приснился, а у другой родился один и тот же ребенок. Он как бы перебежал от одной к другой. То был мой сын. Ты мне напомнил его. Понимаешь?
Арусса разбудил телефонный звонок. Звонила жена Коляни. "Несусветная женщина", как прозвал ее сам Коляня, разбудила ни свет ни заря! И чего ради? Ну, не ночевал муж дома. Он художник. Ему свободы хочется. А тут контроль... Арусс тогда едва сдержался, чтобы не нагрубить. Посоветовал отправиться "несусветной женщине" в мастерскую, полагая, что Коляня заночевал именно там. Всегда так делает, когда малость переборщит в питии. Только положил трубку, собственная жена на хвост упала. Сон ей, видите ли, приснился. Поразительный сон. Идет якобы она в полном тумане. И видит двух женщин, жалостливо смотрящих на нее. Она подходит к ним и говорит: помогите, у меня такое горе, я сына потеряла... Женщины переглянулись, ни слова не сказали. Старшая осенила ее троеперстием. Младшая руку простерла- путь указала, куда ей идти...
Она могла бы родить Максимку. Но потеряла такую возможность. Ибо дети рождаются в любви. В ненависти ничего не рождается, кроме горя. Она потеряла, а Сандра нашла.
Арусс вернулся в мастерскую, где всю ночь точил из моржового клыка кольцо...
И лишь под утро решился позвонить. Сначала той, что потеряла, потом той, что нашла.
Ответил незнакомый, довольно приветливый голос, объяснивший, что прежние хозяева переехали в разные места. Мать и дочь повыходили замуж и разъехались.