Юдаизм. Сахарна
Шрифт:
Флоренский и Перцов говорят: «Не нужно больше так писать. Не хорошо». То же Волжский и Кожевников. Все — авторитеты для меня. Я сжался. «В самом деле не хорошо».
Но в конце концов почему же «не хорошо». Почему «Пью за здравие Мери» хорошо, а «как я ненавижу социалистишек» — не хорошо? «Это нервы, раздражение» (Флор.). Но если я «раздражаюсь», то почему я должен иметь вид спокойного? Даже гадюка имеет тот вид, какой имеет гадюка: и только одному бедному человеку «нельзя иметь такого вида, какой он имеет». Это какая-то беспаспортность. Хуже: «не имею вида». Это что-то ужасное. Фл. пишет: «Вы должны быть спокойны». Но если я не спокоен? «Скрывайте». Но
«Я не свой».
А я хочу быть «своим». Господи, один раз дана жизнь человеку, и он не должен быть «своим». Нет, Боже: Ты дал человеку предназначения, и каждый должен жить по своему предназначению. Фл-му он дал «к тишине и молчанию», и я не отрицаю, что это прекрасно, не отрицаю и того, что — прекраснее моего. Но если Он дал мне предназначение к вечным говорам (в душе), то я и должен вечно говорить. А раз «есть Гутенберг» — то и печататься. Зачем же «дана литература», что такое «литература». Не золотая вещь. Не спасение. Не спорю. Однако она все-таки «есть».
Отказываться «быть литератором», когда явно «позван к этому», мне кажется не хорошо. А что «не хорошо», чувствуется потому, что «стеснение». Зачем я буду запирать зов в груди, когда зов кружится. Пусть кружится. «На здоровье, батюшка». И вот я расхожусь с моими друзьями. С моими милыми друзьями. «Пусть всякая птичка летит по своей линии».
Природа.
Я хочу быть в природе.
Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови
Вопросы науки решаются не счетом голосов, а знанием науки.
Статьи мои «Иудейская тайнопись», напечатанные в конце 1911 года, не были окончены, — как отмечалось и в печати, и в обществе того времени. Мне было болезненно, что люди волнуются около этого предмета и что статьи могут возбудить раздражение одних (у нас) и муку у других (у них)... Но события пошли неудержимо... Пришла мука с другой стороны, и в таком страшном очертании, что все вздрогнули. Задрожала Россия, задрожала, кажется, и Европа... Страдания Андрюши Ющинского вопиют к небу. И когда 99/100-х печати и общества накинулись на себя же и на своих, зачем мы не позволяем евреям делать с нами, что они хотят, — умученная душа писателя хочет кричать.
Статьи, помеченные двумя годами, 1911/1913 г., были написаны в 1911-м, но печатаются теперь впервые.
Другие статьи, притом важнейшие, написаны мною для этого сборника вновь. Но мне не удалось бы придать книге тот фундаментальный и закругленный характер, какой она имеет, если б ко мне не пришли на помощь один ученый друг и двое совершенно сторонних и мне дотоле незнакомых лиц. Эти-то их труды и подняли «свод над зданием», фундамент коего я закладывал. Вопрос о жертвенных убийствах главами всемирного еврейства христианских мальчиков может отныне считаться решенным в положительную сторону с тою же полнотою, точностью и достоверностью, как доказаны геометрические теоремы.
Молчание. Согласие. И — ничего третьего. Вот роль евреев отныне в этом деле.
В. Р.
30 октября 1913 г. Спб.
Иудейская тайнопись
I
Представьте себе, что я хочу написать из Петербурга в Москву письмо, — или изложить на всю Россию какую-нибудь мысль. Ну, и пишу, печатаю. Какой вопрос?! А кто получил по почте мое письмо или купил мою книгу — читает. Дело явное, простое, осязательное.
Ну, читай!..
Шепчет губами и не может произнести ни одного слова. На лице недоумение, даже страх, — и он роняет книгу, письмо на пол:
Тут ничего не написано. Буквы наши, русские: но все слилось к ряду, слова не разделены, а главное — выпущены буквы «а», «е», «и», «о», «у», «ю», все гласные... А ведь звук-то дают слову гласные: и все письмо, целая книга — беззвучны! Шевелить губами можно, а выговорить ни одного слова нельзя.
Что за чертовщина! — скажет каждый. — Книгу или письмо можно только прошевелитъ губами, а вслух прочитать нельзя! Но если «вслух нельзя», — то ведь это значит «шепот»: и кто писал письмо или книгу, тот самым способом написания сказал покупателю книги или адресату письма:
Тише! Не вслух! Никому не «в слух»! А только сам посмотри, запомни и промолчи.
Вот это письмо с угрозой «промолчи» и есть все так называемое «Священное Писание» иудеев, т.е. самое раннее по части письменности, что у них появилось и для записывания коего употребились буквы «все равно — какие есть», именно бывшие о ту пору возле них буквы торговых финикиян. Евреи не изобрели своего алфавита, — не старались, пренебрегали. «Дело не в том, как писать, а в том, что писать»; «а напишем мы так, что никто прочесть не сможет, кроме того, кому мы шепнем».
В самом деле, странное письмо. Я обращаюсь к примеру частного адресата. Подает его человек, попридержавшийся у порога: а когда я развернул и начал читать, то он на цыпочках протянулся ко мне, положил палец на губы в знак осторожности и прошептал: «Его прочесть нельзя: но писавший (или изобретший слово, письмо, письмена) мне передал устно и велел заучить: как разделить сплошные буквы в слова и в какой строке и слове вставить «а», «е», «и», «о», «у», все гласные. Я запомнил. И вот при моей помощи вы можете прочитать письмо».
Две чертовщины! Не одна, а две! Да что же тут за секреты в письме, когда оно не только так написано, но и послано с таким специальным посланцем?! Извините, я с вашим господином не в заговоре, не в договоре... И не хочу...
В договоре...
Что?!!
Господин оттого и написал письмо этим особенным способом, и уполномочил меня все разъяснить вам, что, по его словам, вы именно вступили с ним в тайный договор, ото всех скрытый, с тайными условиями обеих сторон; и он посылает «вслед договору» это письмо, которое, естественно, не должно никем читаться, а если бы кому и попало в руки по нечаянности, то он не сможет его прочитать: письмо же детальирует договор, говорит, как именно и что вы со своей стороны должны исполнить... Исполнить и исполнять все дни вашей жизни, дни и ночи, 365 дней в году, и все годы до старости, до могилы!..