Юдаизм. Сахарна
Шрифт:
Боже! — даже улыбнуться над жизнью — страшно.
Жизнь, вся жизнь, всякая жизнь — божественна.
~
И не любить жизни — значит не любить Бога.
~
Вот отчего весь Гоголь или все существо Гоголя есть грех.
Прекрасный грех, — не отрицаю. Но кто же будет настаивать на прекрасном грехе.
(мысленный спор со Страховым и Говорухой-Отроком. Тогда же на том же конверте)
* * *
Первый раз в жизни спросил себя определенно и прямо, в чем же разница между «нами» и «ими»? И ответил: в формальности души и существования у «них» и в эссенциальности
«Мы» вовсе не одинаковых между собою убеждений, не одного уровня образования и развития, и в темпераментах, крови у нас нет сходства. И здесь единства или близости мы не ищем, хотя спорим, высказываем свои убеждения, и через это все как бы стремимся к «единству». Но это собственно формальное стремление в силу формального действия обыкновенных человеческих способностей. «Живем на квартире, как все, — и полотеры приходят раз в неделю — как ко всем». Далее, из «нас» некоторые писатели, другие совсем не пишут, одни — профессора, другие не очень учены: и нет, однако, разницы тех и других.
В чем же заключается наша эссенциальность, — душа и существование «по существу»? Это можно оттенить всего лучше, рассмотрев душу и существование «по форме».
Профессор и полон самосознания профессорского: не что он в науке совершил, сделал, думает, «открыл», а что он «профессор». Писатель и еще «признанный» — и опять какой-то «вечной гранью» (в «Демоне»: «снежной гранью перед ним Кавказ блестел») перед ним и пораженным умом его сияет это его «писательство». «Марксист» или «социал-демократ», «кадет» или «октябрист», наконец, «националист», «патриот», «государственник» — и все эти рубрики он носит на себе, как дворянин носит шитый золотом мундир «предводителя дворянства». Словом, и душа его, и существование его все заключено в форме, в виды и видимости, и этими «видимостями» он исчерпывается, найдя в них совершенную удовлетворенность себя, сытость себя, свое «Царство Небесное».
Основание существования его в сущности коренится в «мнении их о нем». Кого «их»? Окружающих, толпы, общества, всех. «Сам себя» он даже, пожалуй, никак не оценивает, это ему и на ум не приходит, что он «существует для себя».
Так. обр., он есть в сущности член огромной системы, огромной организации, до себя существовавшей и вне себя существующей. Родившись, он как бы вошел или вплыл в форму, «от создания мира уготованную для него», в которой и счастлив, удовлетворен, ему в ней удобно, ее он находит наилучшею. У него есть труд, усилия, старания по отношению к этой форме, но не по отношению к себе: и когда он умрет — форма останется и наполнится кем-то другим.
Они живут собственно коралловой жизнью. Есть в огромном мировом смысле этот «риф»: а чтобы отдельные «кораллинки» существовали — об этом как-то даже и не спрашиваешь себя, никто не спрашивает.
Муромцев — «председатель 1-й Государственной Думы, стоявшей в крайней оппозиции к правительству».
Бокль — написал «Историю цивилизации в Англии», есть «историк— философ», с глубокомыслием и позитивизмом.
Михайловский — «сорок лет стоял на посту».
Сакулин — «известный профессор», «как можно не знать его».
Скабичевский и Шелгунов — «наши известные писатели», «самого благородного образа мыслей».
Все — формальные определения: под которыми не стоит — «кто?» — «что?»,
«В конце концов» и «конца концов» для них вообще не существует, и все они суть какие-то «проходящие» по какому-то бесконечному коридору, — без Неба.
Эссенциальность «нас» заключается в глубоком равнодушии ко всем этим формам души и существования. Напр., я случайно узнал об одном из «нас», что у него крепко заперты в столе огромные трактаты по истории и культуре, которые он не думает печатать и просто писал «для себя», «интересуясь». О нем же от другого человека, уже вне «нас» живущего и работающего, я узнал, что он «мог бы занимать не одну, а несколько кафедр в университете, — и не делает этого по отсутствию интереса к этому. Чем же он живет? — Для души. — С кем живет? — С друзьями. Что он такое? — Да просто человек в глубоких определениях его существа: мудрый и благородный.
О другом я узнал, что он «считается в Москве Далай-Ламой по государственным вопросам, зная все, — всякую литературу и ученость — по этой части». Между тем я никогда не слыхал его имени, и оно никогда мне не попадалось в газетах, журналах, печати, в письмах. Живет и знает для себя (и «для друзей своих» — подразумевается).
Один из «нас» чуть-чуть не влез в архиерея. Как же: почет, деньги, власть, значение. «Авторитет». Но он просто все спит и предпочитает свою знаменитую сонливость архиерейству. «Пьет с приятелями чай и рассуждает о церкви». Умен, образован, начитан. Кушает, спит, рассуждает, читает и никуда не стремится.
«Для себя и в себе существует». Das Ding an und f"ur sich89 .
Таким образом, во всех «нас» есть большой или маленький ноумен, — в противоположность «феноменальному» существованию «их». И мы не «проходим по коридору», а «сидим где кто вырос». Вместе с тем, т. к. ноумены все одинаковы и между ними «малое» и «большое» исключено по существу, то все «мы» суть в глубочайшем смысле братья, непреднамеренно, несознательно, а просто потому, что (это) «есть». Три знаменитые французско-некрасовские («Песня Еремушки») определения — «братство, равенство и свобода» — глубочайше осуществлены в «нашем круге», и это «удалось» потому, может быть, что ни один и никто об этих фетишах ни на минуту не задумался и палец о палец не ударил, чтобы их достигнуть. Буквально «пришло» и «случилось», «Бог принес», а сами «спали».
Все мы «с ленцой», — не очень большой, но и не преуменьшаемой, не побораемой. «Как Бог даст».
Между «нами» есть 24-х и 60-ти лет, очень богатые и очень бедные. Возраст и имущество всегда клали грани и вражду между людьми. Между тем среди «нас» никто не спрашивает об имуществе другого и не интересуется этим; и «24»-х, и «60»-ти лет суть совершенно равные, — товарищи, друзья. Наконец, есть разницы в степени умственной остроты: и я с удивлением узнал или скорее почувствовал, что более «острые» считают себя в «учителя» более простого, менее сложного, но крепкого и прямого человека. Мудрец и посох: и мудрец опирается на посох, и бережет его, и ставит в передний угол, и говорит: «Он — друг мой и ведет меня», «пощупывает дорогу».