Юдаизм. Сахарна
Шрифт:
Вдруг звезды замигали:
«Обрежься! обрежься! обрежься!..»
Все небо:
«Обрежься! обрежься!»
Выглянули серебряные рога луны, и, облизавшись языком, она мигнула что-то в сердце мне:
Ну же!., ну!., обрезывайся...
(за чаем в четверг)
* * *
22 ноября
А в самом деле, «Кому на Руси жить хорошо?».
Поглаживая ярославскую бороду, он мог бы сказать: «И знаю, да никому не скажу».
И в самом деле, демократ, член английского клуба, первое журнальное лицо. И «горка кредиток» на подзеркальнике,
И даже в старости — любовь «Зины». Полный фараон, сочетавший кифару Первосвященника с фригийским колпаком революционера.
Величие царя и свобода «уличного побродяжки». И, главное, — любовь, любовь, лучший дар на земле. Кроме прекрасной девушки, его любили и «крестьянские дети».
Так «Кому же на Руси было жить хорошо...».
Ах, да: «Сгорела книга»...
Сгорела книга, а была...
Но он на место одной — написал две. «Мое счастье и в огне не горит».
Изумленно все смотрим, а он, погладив бородку, сказал:
А оттого, что я даровитый.
Тупицы потупили взор.
(в толпе на Невском, прислонясь к окну магазина)
* * *
24 ноября
ЦЫЦ.
(Что хотел бы сказать «нашим людям») (в кинематографе: «Антоний и Клеопатра»)
* 102 *
Легионы опрокинули и Иерусалимский храм: неужели же их остановит дверь редакторского кабинета с надписью: «Без доклада не входить» (надпись у Н. Э. Гейнце — в «Свете»). Войдут, голубчики... И источат из вас кровь, как вы (Пешехонов и Кондурушкин) точили кровь Ющинского...
Источат, источат, источат...
Хочу, чтобы источили.
В кинематографе я все вспоминал, как «вопияла граждански» печать во время Японской войны. И Мережковский потирал руки (в Р.-ф. собр.): «Россия уже труп». И вся «гражданская Россия» лизала чернильными проклятыми языками путающихся в колючей проволоке солдат. «Так им и надо! Так им и надо!»
И тонули — и не вспомнили (в Петербурге).
И «Шиповничек» колол. Жидки плясали свои плясы.
Как они лезли (легионеры) на стены Александрии. Какой изящный рост, и раньше — этот необыкновенный по быстроте и красоте шаг, когда они шли по взморью.
И центурион, показывающий Антонию, как умереть (сам «для примера» закололся).
В чем суть легионера?
«Имя мое неведомо («серая шинель»), и я умираю за величие Отечества. Мне не надо ни памяти, ни памятника. Я — местоимение: «он», «ты». Меня даже били, когда обучали воинскому искусству. Но я великий человек: забыв зуботычины, даже в тот самый миг не помня их, я их терпел, чтобы достигнуть великого искусства — умереть за Отечество.
И сломлю. И убью. И умру».
Вот...
Сила.
Robur*.
Бог.
«Ломитесь, стены Александрии, Ватиканов, даже Священного Храма: потому что Я ПРИШЕЛ».
«Бегите, первосвященники, мудрецы, попы: ибо Я ПРИШЕЛ».
«Забирайте,
— Что такое ТЫ? Кто ТЫ? Ужасный ТЫ?
«Святое в откровениях земли. Я и такие же умирали без имени, в Манджурии, на Доне, в Бессарабии. Топтали земельку и били нас
в морду, при неповиновении: и мы все вытерпели за честь умереть когда-нибудь за Отечество. И умерли. Не пели нам отдельных похорон, а валили в кучу — не «нас», а тела наши — ... И много таких кучек везде, по всей Руси. Где шаг «завоевания» — кучка нас. О, безымянная кучка, без славы кучка, без стихов об нас, как вы все друг друга воспевали в стихах и в прозе.
Мы «не петые».
Дрожите же вы все, бахвалишки, перед нами «не петыми». И когда вот пришли
МЫ,
будет
ПО-НАШЕМУ.
* * *
25 ноября 1913
Мне 57 л. и издал уже 15 книг, — и вообще чувствую, что «все это» (лит.) развертывается и устраивается как-то богато и благоутробно; по- светски — великолепно. Сол. (Вл.) издал при жизни только: «Критика от- влеч. начал», «Христианские основы жизни» и «Оправдание добра». Т. е., если 15 разделить на 3, — я издал при моей жизни в пять раз больше, чем он. И у Соловьева при жизни его ни одно сочинение 2-м изданием, у меня же довольно много 2-м изданием, и самые издания я делаю крупные (в большом количестве экземпляров).
(перед «еду к доктору»; начало склероза) * * *
25 ноября 1913
Ни откуда с таким удовольствием не получаю гонорар, как из священной редакции «Бог. Вестн.». Сегодня за статью о Философове получил 11р. 10 к. (а жена за час сказала: «Надо покупать у разнощика — дешевле: рябчики по 30 к.). За дураков эмигрантов получил что-то около 30 р. Все трудится Павел. Сам задыхается в рукописях, учености и не забывает слать деньги.
А ведь обратно бы ему следовало за «кое-что» в «JI. л. св.». Но пока не окупилась типография. Потом непременно вышлю. Он трудится, я дол. трудиться. Он честен, я д. б. честен.
Да: почему нравится эта копейка. Поповский пот. Все-таки я его люблю, хотя и ругаю вечно.
* * *
Во мне нет ... Вот незнание этого-то понятия ученой философии и запутало моих критиков: — значит «беспредельное», «не имеющее границ», «формы»; по-нашему бы, «туманное», «неопределенное»... «Без убеждений» (по Струве)... Во мне есть величайший «», «граница», «предел», «грань» — тоже понятие ученой философии.
Но их — несколько, много, почти бесчисленное множество. Но быть ограниченным «ста, тысячью», «сколько угодно» гранями вовсе не то же, что безграничность! В этом все и дело, вся и путаница моих критиков. Когда «Русск. Вестн.» (редактор Ф. Н. Берг) напечатал мою статью «Декаденты», чуть-чуть поправил ее (опустив грубости), — я пришел в велич. волнение, вновь ее перепечатал в неисправленном виде в «Русск. Обозр.» — для чего пришлось разойтись с Бергом.