Юдифь и олигофрен
Шрифт:
Кстати, мои галлюцинации можно объяснить психотропными веществами. Возможно, меня хотят сделать невменяемым. Скорее всего, я был отравлен еще в поезде, когда выпил предложенный проводником чай. Наркотик могла подсыпать некрасивая женщина, ехавшая со мной в одном купе. Она сказала, что работает адвокатом и знает все законы, поэтому не стоит ее насиловать. Эта уродина разыгрывала маньячку. Я вспомнил о нахальной девчонке, извивавшейся на лошадином члене, и ощутил в душе неприятный осадок. Куда она, черт возьми, делась! Я довольно быстро нашел высотный дом на набережной.
— Ты?! — удивился я. Мы не виделись больше восемнадцати лет. За это время она заметно располнела, округлилась и стала очень женственной. Я был поражен размером ее груди.
— Ты мало изменился, — сказала Лена, рассматривая меня долгим изучающим взглядом.
— А ты изменилась в лучшую сторону.
— Такой же хитрец как раньше, — улыбнулась она. — Давай поцелуемся.
— Где твой адмирал? — спросил я, ощущая мягкую податливую плоть и легкий запах духов.
— Как всегда в море, — сказала Лена, и мы поцеловались всерьез.
— Какой ты темпераментный, — сказала она, почувствовав, что я возбудился.
— Как ты живешь? — поинтересовался я.
— Как бизоны.
— А как они живут?
— Жрут и спят.
— Бизоны не только это делают.
— Только не как бизон, — сказала она, и мы начали торопливо раздевать друг друга.
«Хоть бы кофе предложила», — успел подумать я. Забытый мной пистолет соскользнул вниз вместе с джинсами. Я начал тереться о груди, которые разметались в разные стороны, и уже не казались сверхъестественно большими.
— Почему ты смеешься? — спросила она.
— От удовольствия, — ответил я, качаясь на большой адмиральской кровати.
— Как ты смеешь смеяться, когда я кончаю?! — возмутилась Лена.
— А как ты смеешь кончать, когда я смеюсь!
— Подожди, я возьму полотенце.
— Отстань, — сказал я, продолжая сосредоточенно долбить ее влажную плоть.
— Я тебя умоляю! Дай мне вытереться! — вскрикнула она, но я не слушал, поскольку по бедрам поднималась теплая волна.
— Ты такая роскошная, — польстил я расстроенной женщине. — Как он тебя одну оставляет?
— Служба, — вздохнула она, перебирая волосы на моем животе, — к тому же его буфетчицы так разбаловали, что он сам ничего не хочет делать. А ты как относишься к оральному сексу?
— Я читал в романах, как одновременно спят с мамой и дочкой, но только теперь понял, что это возможно, — неожиданно для самого себя сказал я.
— Ты спал с ней, подлец? Говори! Спал с ней? — надо мной медленно нависло искаженное лицо Лены.
— Нет, — смутился я, — она только вошла в ванную, когда я был голый. Это все.
— Можно я тебя ударю два раза? — спросила Лена очень спокойным голосом.
— Конечно, — сказал я и был почти оглушен сильными ударами справа и слева. Она немного помедлила, а затем, ударив еще раз наотмашь, выбежала в другую комнату. У нее оказалась очень тяжелая рука, голова слабо гудела, а на глазах выступили слезы. Через некоторое время Лена вернулась и робко присела на край кровати.
— Я разрешил два раза, а ты ударила три, — медленно произнес я.
— Прости, — сказала она, протягивая
— Теперь мы квиты.
— Меня никогда не били, — задумчиво произнесла Лена, застыв от удивления, а затем резко поднялась и выбежала из комнаты. Она вернулась с пистолетом, который наводила на меня двумя дрожащими руками. — Молись, мерзавец!
— Куда ты денешь труп? — спросил я, стараясь говорить деловым и сдержанным голосом, поскольку трудно стрелять в своего собеседника. — Хочешь познакомиться с тюремными лесбиянками?
Я поднялся с адмиральской кровати. Ситуация становилась абсурдной. Это черт знает что! В течение одного дня мать и дочь целятся в меня из моего же пистолета. Я не верил, что она выстрелит, и чувствовал себя довольно спокойно под дулом наведенного пистолета.
— Пошел вон, — сказала Лена, швырнув пистолет под ноги, — но учти, что я отомщу.
Я вышел на берег, где небо сливается с морем в одно темное пространство, отличаемое только количеством звезд, за которые можно принять редкие огоньки плывущих вдали кораблей. Странно, что чувство пережитой опасности придает столько свежести, как легкий вечерний ветер после знойного дня. Самое удивительное в звездах — это то, что они не давят. Возможно, в высокой темноте сидят вечно улыбающиеся боги, которые ради забавы манипулируют нами, дергая за невидимые ниточки.
Мои друзья продолжали пьянствовать, их движения замедлились, а глаза покрылись блестящей маслянистой пленкой и выглядели похотливыми. Я налил оставшийся коньяк в стакан, Тимур мгновенно достал новую бутылку.
— Как дела? — спросил он.
— Плохо, — ответил я и выпил залпом почти полстакана, — она не захотела говорить о дочери, поэтому мы поссорились.
— Лена не права, — гаденько улыбнулся Тимур и разлил коньяк по стаканам.
Внезапно я понял, что они могли прослушивать квартиру адмирала. Густо покраснев, я выпил еще полстакана и почувствовал, что опьянел: тело отяжелело и вышло из повиновения, а голова стала пустой и легкой.
— Как ты думаешь, — задумчиво спросил Тимур, — кто лучше: мама или дочка?
— Заткнись, мразь, — тихо прошипел я и сбил рукой начатую бутылку на стол.
— Иначе ты застрелишь меня из своего пистолета? — угрожающе спросил он, ловко спасая брюки от коньячной струи. — Пошел вон, пьяная рожа!
Я поднялся и с ужасом заметил, что ноги отказываются держать тело, а шея — голову, которая, получив редкую свободу, начала медленно раскачиваться из стороны в сторону. Но я отчетливо воспринимал действительность, сузившуюся, впрочем, до полосы ненависти к бывшему другу. Еще я заметил угрожающе поднявшихся охранников, которые, наконец, перестали улыбаться, а также Марка, идущего ко мне с протянутыми руками. Нужно было сделать несколько быстрых и сложных движений, чтобы вынуть пистолет, снять с предохранителя, прицелиться и выстрелить. Гораздо привлекательнее выглядела лежащая на столе бутылка, которую можно было разбить о стол и вонзить острые края в гладко выбритое казенное горло.