Юг в огне
Шрифт:
Виктору доставляло огромное удовольствие быть вместе с Мариной, которая все больше и больше ему нравилась. Но смущала Вера. Она, совершенно не стесняясь Виктора, позволяла себе делать при нем такие вещи, от которых он густо краснел. Раза два, когда Марина зачем-либо выходила из комнаты, Вера, как бы шутя, садилась к нему на колени и целовала.
– Ух вы, мой розовенький поросенок!
– хохотала она.
– Это я вас по-родственному, Витенька.
Виктору было не по себе от таких шуток, но он терпел. Ему не хотелось ссориться с Верой. Рассердишь ее, а она может запретить ходить к ним. А это для него
Свое увлечение Мариной он так хранил в своем сердце, что о нем едва ли догадывалась даже она сама. Ему очень хотелось побыть с ней наедине, но это никак не удавалось. Вера ни на минуту не оставляла их вдвоем.
Часто, лежа на своем жестком топчане в казарме, Виктор предавался мечтам. "Марина!
– шептал он, улыбаясь.
– Милая Марина!"
Ему казалось, что звучнее и красивее этого имени ничего нет на свете.
У Виктора была увлекающаяся натура. В жизни своей он часто влюблялся. Но то, что он сейчас испытывал, было не сравнимо ни с чем.
Весь он был поглощен мыслями о любимой девушке. С каким нетерпением он каждый раз ждал воскресенья, чтобы скорее мчаться к Ермаковым!
Однажды, когда он думал о Марине, ему вдруг пришла мысль: "А может быть, я ей не нравлюсь?"
Это было так неожиданно, что он даже похолодел.
"Ну конечно, я ей не нравлюсь, - уныло думал он.
– Что во мне хорошего? Чем я мог бы ее прельстить?.. Мальчишка... вольноопределяющийся... Ну разве она может такого полюбить?"
Конец недели он работал в канцелярии с унылым, растерянным видом, часто вздыхая и задумываясь. Его состояния не могли не заметить сослуживцы-писари, уже бывалые солдаты.
– Не иначе, как наш Волков влюбился в кого-нибудь, - подмигивая, посмеивались они над Виктором.
Виктор краснел и хмурился.
– Голова болит, - отвечал он, поражаясь тому, как это они могли догадываться о его чувствах.
В воскресенье Виктор встал рано. Он до блеска начистил сапоги, надел новую гимнастерку, прицепил кресты и, достав из чемодана потускневшее зеркальце, тщательно вытер его полотенцем и стал внимательно рассматривать себя.
Если раньше ему и приходилось смотреться в зеркало, то делал он это равнодушно, без всякого интереса, просто так. И он никогда не задумывался над тем, красив он или нет.
Сейчас же он смотрел на себя в зеркальце с большим любопытством. Он хотел допытаться, могло ли его лицо нравиться Марине.
– Нет! Не может нравиться, - решил Виктор и, с досадой бросив зеркальце в чемодан, пошел в город. Но к Ермаковым идти было еще рано, и от нечего делать он стал бродить по улицам.
Хотя время было еще и раннее, но Большая Садовая - главная улица города - была уже заполнена праздным народом. Щебеча, расхаживали по магазинам красивые, нарядные женщины, звеня шпорами сновали офицеры всех родов войск, шумными толпами ходили солдаты и казаки. Много было фабричного люда, главным образом молодых парней и девушек, вышедших в воскресный день погулять. Попадались группы студентов, гимназистов, реалистов.
В толпе шныряли с охапками свежих газет мальчишки, звонко выкрикивая:
– Кому "Народную мысль"!.. Кому!.. Налетай!
– "Рабочее дело"! "Рабочее дело"!
– Большевистское "Красное знамя"! "Красное знамя"!
– "Приазовский
– "Земля и воля"! "Земля и воля"!..
На углу таганрогского проспекта собрался митинг. Виктор остановился послушать. Один другого сменяя, до хрипоты надрывались ораторы разных партий. Каждый из них говорил взволнованные речи, убеждал кого-то, доказывал что-то. Слушатели, главным образом солдаты, уже привыкли к таким внезапно возникающим митингам.
Как раз, когда Виктор подошел к собравшимся, выступал эсер, тщедушный, маленький человечек с черной бородкой. Он что-то говорил о равенстве и братстве.
– Да будя тебе из пустого в порожнее-то переливать!
– под смех товарищей крикнул стоявший около Виктора длинновязый солдат.
– Что тень на плетень-то наводишь?.. Ты вот, очкастый, скажи, когда война закончится?
Оратор опешил.
Виктор частенько бывал на митингах, внимательно вслушивался в то, что говорили меньшевики, эсеры, кадеты, трудовики, большевики и многие другие, пытался разобраться, кто же из них наиболее прав. Он заметил, что большевистских ораторов толпа всегда слушает внимательно и охотно. Особенно одобрительно относились к выступлениям большевиков солдаты и рабочие, часто аплодируя им. И вскоре Виктор понял, почему это так получалось. Большевики выступали с дельными и доходчивыми до масс речами. Они призывали передать всю власть Советам, требовали прекращения империалистической войны, скорейшего раздела земли между крестьянами.
Виктора поражало, с какой смелостью большевики обо всем этом говорили. Хотя формально и существовала свобода слова, но смельчаков, говоривших кое для кого неприятные вещи, могла ожидать суровая кара. Прошлое воскресенье Виктор был свидетелем того, как отряд милиции окружил солдатский митинг в городском саду и арестовал большевистских агитаторов, призывавших солдат к прекращению войны.
Лозунги большевиков о прекращении войны и заключении мира с Германией стали популярными в народе.
– Хватит!
– бурно кричали солдаты.
– Навоевались! Пора замиряться!..
На этой почве скандальные события разыгрались в 249-м пехотном полку, расквартированном в Ростове. Полк получил приказ выступить на фронт. Полковой комитет созвал солдатский митинг с целью обсудить этот приказ.
На митинге солдаты категорически отказались выступать на фронт. Дело передали на рассмотрение гарнизонного собрания. Пришел на него и Константин. Собрание протекало взволновано, бурно. Выступали солдаты и офицеры. Некоторые из них, принадлежавшие к партиям меньшевиков и эсеров, горячо убеждали собравшихся наказать зачинщиков солдатского "бунта" и полк немедленно отправить на фронт.
– Правильно!
– слушая такие выступления, одобрительно кивал Константин.
– Правильно!.. Перевешать мерзавцев надо.
Но большинство присутствующих было настроено по-иному. Выступая на собрании, многие офицеры и солдаты говорили о том, что действия солдат 249-го полка правильны.
Слыша такие речи, Константин негодовал:
– Ах вы, сволочи!..
Потом он не выдержал, весь дрожа от ярости, ринулся к трибуне и, не спрашивая разрешения говорить у председателя собрания, толстого, флегматичного капитана, начал нервно выкрикивать: