Юг в огне
Шрифт:
– А почему сейчас-то идет стрельба?
– Да это так уж, для острастки, - засмеялся Сазон.
– Так вот Котов говорит, что командиром полка у них был Максимка Свиридов... Вот гад!.. Чин у него уже войскового старшины... Ежели не убили, то, может, тоже в плен к нам попал...
– А где пленные?
– спросил Прохор.
– А вон ведут, - обернувшись, указал Сазон на бредшую в утренней мгле толпу пленных, конвоируемую конармейцами.
– А ты куда направляешься?
– К товарищу Буденному послан с рапортом, -
Он уже намеревался было мчаться, но, заметив выезжавшую из села кавалькаду всадников, остановился.
– Никак, товарищ Буденный?..
– угадывал он.
– Он и есть... и товарищ Ворошилов тоже...
Сопровождаемые ординарцами и адъютантами, к Прохору и Сазону подъезжали Ворошилов и Буденный.
– Так что тут происходит, товарищ Ермаков?
– спросил Ворошилов.
Прохор рассказал.
– Вот участник атаки, он может вам подробнее рассказать, - указал он на Сазона.
– Я к вам с донесением, товарищ командарм, - козырнул Сазон и передал Буденному пакет.
Прочитав донесение, Буденный спросил, указывая на пленных, уныло бредших по дороге:
– А что это за народ?
– Пленные, товарищ командарм, - ответил Прохор.
– Пленные?
– переспросил Ворошилов.
– Интересно. Посмотрим.
Они подождали пленных. Буденный пристально вглядывался в лица белогвардейцев.
– Стой!
– вдруг поднял он руку.
Колонна пленных остановилась.
– Тут, оказывается, и наши, платовские, есть, - сказал Буденный Ворошилову.
– Ей, Ергенов!
– крикнул он высокому калмыку в офицерской папахе, прятавшемуся за спины пленных казаков.
– Иди-ка сюда!
Калмык испуганно глянул на Буденного и, узнав его, воровато забегал глазами, присел.
– Ну, чего прячешься-то?
– повысил голос Буденный.
– Говорю, иди сюда!
Калмык, посерев от страха, зябко поежился. Пугливо озираясь на пленных, словно ища у них защиты, он вышел из толпы.
– Эх ты!
– окинул его презрительным взглядом Буденный.
– Докатился. Что ж с тобой теперь делать, а?
Ергенов молчал, потупив взор.
– А в чем дело, Семен Михайлович?
– спросил Ворошилов.
Буденный стал рассказывать о калмыке, о его предательстве.
– Народ доверил ему, - говорил гневно Буденный.
– Советская власть доверила ему. Выбрали его членом ревкома Великокняжеского округа, назначили заведовать военным комиссариатом, а он обманул, предал нас. Все оружие, которое находилось в военном комиссариате, сдал белым и сам сбежал к ним... У белых служил... Кем ты, Ергенов, служил?..
– Командиром сотни, - глухо сказал Ергенов.
– Да, это, конечно, предательство, - сказал Ворошилов.
– За это надо судить.
Пленные были мрачны и растерянны. Переглядываясь, они настороженно прислушивались к тому, что говорили Ворошилов и Буденный.
– Из какой он
– спросил у Буденного Ворошилов.
– Отец у него был скотовод, - сказал Буденный.
– Но наемного труда не имел, сам трудился...
– Да, товарищи, - проговорил громко Ворошилов.
– Этот человек за свое предательство и активную службу у белых заслуживает суда военного ревтрибунала, но, принимая во внимание, что он происходит из семьи трудового казака-калмыка, то, я думаю, Семен Михайлович, мы его отпустим домой... Как ваше мнение?
Калмык был поражен таким великодушием. Он изумленно взглянул на Ворошилова, не веря своим ушам. Столько он натворил злого против советской власти, против народа, что, когда попал в плен к красным, уже обрек себя на смерть. Разве он мог предполагать, чтоб его простили?..
– Ты слышал, Ергенов, что сказал представитель Центрального Комитета Коммунистической партии и Советског о правительства товарищ Ворошилов? спросил Буденный.
– Тебя прощает советская власть за все твои злодеяния. Как только Платовская станица будет освобождена Красной Армией, можешь идти домой и честно трудиться... В штабе армии тебе выдадут документ.
Калмык упал на колени. Слезы полились по его желто-смуглому лицу.
– Ой, как я виноват!.. Ой, как виноват!.. Советская власть простил меня... Бей меня, плюй меня!.. Я дрянный человек!
Лица у пленных казаков прояснились. В сердце у каждого из них появилась надежда: раз уж такого заядлого преступника, как Ергенов, простили, то их уж, простых казаков, обманутых офицерством, подавно простят и распустят по домам...
– Ах мать твою черт!
– вдруг смачно выругался кто-то за спиной Буденного.
Буденный оглянулся. Его ординарец, Фома Котов, разъяренно жиганув плетью своего коня, в два прыжка очутился у толпы пленников. Со свистом выхватил он шашку из ножен и, потрясая ею над головой какого-то пленного казака, орал:
– Зар...рррублю, гад ползучий!.. Ишь ты, супротив своего родного брата пошел!.. Супротив народной советской власти пошел!.. Супротив самого товарища Ленина пошел!.. Я тебе голову срублю, беляку проклятому... Гад непомерный!..
– Фома!
– сердито прикрикнул Буденный.
– Отставить!.. Кого ты собираешься рубить?.. Чего буянишь?..
– Извиняюсь, товарищ командарм, - сказал, стихая, Фома.
– Да как же не буянить?.. Поневоле забуянишь, коль вот этот сволочной казачишка является всенастоящим родным братом моим. Да как вы думаете, что я за мерзячие дела обнимать, что ли, должон его?..
Понурив голову, подобранный, щеголеватый казачок, Михаил Котов, уныло выслушивал брань своего старшего брата.
– Выходи сюда!
– приказал ему Буденный.
Михаил, высоко поднимая носки, решительно вышагнул из толпы пленных, прищелкнул каблуками, вытянулся, опустил глаза в землю и замер.