Юность и детство гусара
Шрифт:
30
– Не слышу звона!
– истошно орал, проснувшийся какой-нибудь "благородный корнет".
Все обладатели шпор сбрасывали с себя одеяла и начинали резко дёргать ногами:
– Дзинь, дзинь, дзинь, дзинь...
– Вот сейчас услышал.
– Сонно шептал удовлетворённый "благородный корнет" и засыпал.
Засыпали Головинский и его товарищи.
– А
– возмущённо сипел другой "благородный кор
нет, проснувшийся, чтобы посетить туалетную комнату.
Головинский начинал брыкать ногами. Слева тряслась кровать Саши Бразоль. Справа - молодым козлёнком подпрыгивал Боря Манвелов.
– Дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь...
Утром Головинский встал с тяжёлой головой от плохого сна.
– Этой ночи я никогда не забуду!
– вздыхая, произнёс он.
– И я тоже!
– согласился с ним Бразоль.
Владимиру иногда казалось, что после принятия присяги цук стал более изощрённым. Первокурсников цукали везде и по любому поводу.
Как-то в спальной комнате Головинский , Крапоткин и Манвелов бурно обсуждали лекцию "Подрыв мостов", которую им сегодня читали на занятиях по сапёрному делу. Вдруг совершенно неожиданно, как чёрт из табакерки, появился Перепеловский.
– Господа, "скифы", что обсуждаем? Подрыв мостов? Мне, лично, не интересно! Меня интересует какое же сегодня число? А, "Подкова"?
Манвелов вытянулся в струнку:
– Первое сентября, господин "благородный корнет"!
– Молодец, "Подкова"! Знаешь!
– похвалил Манвелова Перепеловский.
– Головинский, а не можешь ли ты мне напомнить какой масти кони в Лейб-гвардии Гродненском гусарском полку?
– Могу, господин "благородный корнет". В первом эскадроне -чистой караковой масти. Во втором эскадроне - караковой с белыми ногами. В третьем эскдроне...
– Всё, Головинский, достаточно! Ты всегда всё знаешь
31
– Крапоткин, - ехидно ухмыляясь, - спросил Перепеловский.
Крапоткин покраснел. Мучительно напрягся, замялся:
– Не знаю, господин "благородный корнет".
– Признался он.
– Боже мой, какой позор! Какой позор! Молодой не знает имени моей невесты! Запомни, "скиф", что мою нынешнюю невесту зовут Ольгой! Оль-гой! Ты запомнил?
– Так точно, господин "благородный корнет"!
– вытянулся по стойке смирно Крапоткин.
– В наказание за пробел в твоих познаниях, ты должен... ты должен...- Перепеловский задрал палец вверх, - реветь белугой.
– Ка-а-ак?
– изумился Крапоткин.
– Белугой!
– Рыв-у-у-ай-уй! Ой-ры-ры- ай!
– зарычал протяжно и страшно Крапоткин.
– Хорошо, "скиф"!
–
Учился Владимир очень хорошо, не прикладывая особых усилий. Много сил, правда, у него уходило на совершенствование в верховой езде в манеже. К концу недели он чувствовал себя очень усталым.
По субботам Головинский приезжал к Игнатьевым на обед. Здесь ему всегда были рады. Александр Степанович, высокий мужчина с тонкой щёточкой усов и седыми прядями на голове, усаживался в кресло и беседовал с Владимиром о великих сражениях античных времён. А Елене Васильевне нравилось, когда Головинский исполнял русские романсы, а Марина аккомпанировала ему на рояле. Это были настоящие семейные концерты.
Елена Васильевна выглядела очень молодо. Она и её дочь настолько были очень похожи, что казались сёстрами.
– Невероятно,- часто думал Владимир,глядя на них, - одинаковые выразительные глаза, чувственные губы, несколько вытянутые носики.
Марина уже училась на историко-филологическом факультете Бестужевских курсов. Науки ей, почему-то, давались с трудом. Девушка много занималась и мало спала.
– Володя, ты меня прости, я так устаю! К концу недели мне хочется только одного: хорошо выспаться.
– Сильно смущаясь, призналась она.
Головинский её понимал, поэтому старался не задерживаться долго в доме Игнатьевых и уезжал к тётушке. В её особняке он чувствовал себя очень уютно. Он пел романсы, беседовал с Анастасией Михайловной на разные темы, а затем, когда она уходила спать, Владимир забирался в библиотеку и читал, читал до рези в глазах.
В воскресенье вставал поздно и вновь читал, играл на рояле и пел.
Каждый год в Николаевском кавалерийском училище проводилась благотворительная выставка живописи. В ней имели право принимать участия юнкера первого и второго курсов.
32
– "Звери", не "зарывайте" свои таланты в землю! Эскадрон не должен ударить лицом в грязь! Все вы умеете рисовать, только тщательно скрываете это! Приказываю рисовать всем всё, что можете! Свои работы свои приносить мне на экспертизу.
– Объявил Виктор Эмних.
Головинскому ничего не оставалось делать, как купить несколько листов белого картона для рисования и акварельные краски с кистями.
Тяжко вздохнув, он довольно быстро изобразил зимнюю Неву и набережную. На другом картоне нарисовал лошадь с учебного плаката по гиппологии.
– Ничего себе!
– воскликнул Эмних, - да ты, - второй Рубенс!
– так он оценил работы Головинского и кинулся показывать их своим друзьям.
– Точно Рубенс!
– поддержал Виктора Владимир Литтауэр.