Юность
Шрифт:
Гранович утихает.
– Ну и ладно. Ты один умный... Я по-хорошему, понимаешь? Нравится она мне.
– Вот и давай по-хорошему: пошли спать.
Гранович безнадежно машет рукой.
Потихоньку укладываемся. В комнате темно, тихо, слышно, как посапывает во сне Сашка.
– Толя, - негромко окликает Гранович.
Метников молчит.
– Спит уже... Прохоров, вы спите?
– Нет.
– Правда, Машенька - чудесная девушка?
– Правда.
Гранович долго молчит. Я начинаю дремать, но он снова спрашивает:
–
– Почитайте.
Гранович приподнимается, свистящим шепотом читает:
На весеннем, на шумном Арбате...
Глаза у Машеньки нежные.
– Вот, не одному вам счастливым быть!
– встречает она меня утром. Отец письмо прислал. Хотите почитать?
Мне неловко отказываться, еще более неловко читать.
На голубоватом разграфленном листке - четкие, собранные строки.
"Здравствуй, моя цыганочка!.."
Письмо коротенькое, ласковое; пробежав его, почемуто ясно представляю пожилого человека, много пережившего, немного грустного. У него седые волосы, внимательные глаза, суховатые быстрые руки.
Отец журит Машеньку за самоуправство - уехала, не спросясь, бросила институт. Полушутя спрашивает:
не хочет ли она перейти в его армию? "Газета у нас такая же, а отцовский глаз ближе... Знаю, как ты сейчас вздернешь свой милый носишко, потому и не настаиваю. Хотел написать о тебе Федору Антоновичу - вашему командующему (это мой старый товарищ), да подумал, что обидишься... А вот "приданое" свое забрала - это меня тревожит. Не замуж ли ты собралась? Не торопись, дочка: счастье нам кажется всюду, а приходит только бднажды..."
– Что это за приданое?
– смеюсь я.
Машенька краснеет.
– Это он сам придумал! Я написала, что взяла с собой два отреза на платье.
– Поедете к отцу?
– Ну да! Чтоб все говорили: под крылышком! Увидеть бы его.
– О чем вы тут беседуете?
– подходит Гранович. Он, кажется, все еще сердится за вчерашнее; я так и заснул, не дослушав стихов.
Машенька прячет письмо в гимнастерку, - Так, ни о чем.
Гранович обиженно отходит.
– Прохоров, - зовет Кудрин,- прочтите статью.
Он присаживается рядом. Мне нравится его манера писать. Статья, правда, немного суховата, но лаконичная, четкая в выводах.
– Хорошо.
– И никаких замечаний?
– Нет.
– А не сократить ли нам этот абзац?
– Кудрин отмечает ногтем на странице.
Внимательно прочитываю абзац, затем читаю статью без этого абзаца. Статья ничего от сокращения не теряет, - Значит, лучше сократить, удовлетворенно говорит майор, и мне кажется, что он улыбается.
За окном глухо и тяжело ухают взрывы, стекла в окнах дребезжат. Приподняв голову, прислушивается Метников. Удивленно взглядывает в окно Кудрин, настораживается Гранович. И только Левашов, обдумывая фразу, задумчиво грызет кончик ручки, В эту минуту входит Пресс.
– Наши бьют. Дальнобойные.
Редактор снимает шинель, садится за стол, - Капитан Левашов -
Левашов проворно встает.
– Слушаю, товарищ старший батальонный комиссар!
– За что командир полка подарил вам наган?
Обычно невозмутимый Левашов краснеет.
– За участие в атаке - так он мне сказал...
– А еще точнее?
Левашов удивленно пожимает плечами.
– Не знаю. Что случилось, товарищ старший батальонный комиссар?
Мы все побросали ручки, слушаем.
– Случилось вот что. Сотрудник редакции Левашов...
участвует в атаке, заменяет убитого командира взвода, ведет этот взвод в атаку, успешно выполняет боевую задачу, а...
– Пресс переводит дух, грозно заканчивает, - а старший батальонный комиссар узнает это последним!
И не от Левашова, а в штабе армии. Что это такое?
Поняв, что ничего страшного нет, разрешает себе переступить с ноги на ногу и стоящий по команде "смирно"
Левашов.
– Нечего улыбаться, - старается сохранить все тот же грозный тон редактор.
– Отвечайте!
– Задание я выполнил, а этот случай считал не относящимся к делу. Да ничего особенного и не было: лейтенанта убило, а я - капитан...
– Видали - скромник! А на этого скромника наградной лист заполнен!
– Вот это зря! Я...
– Ладно, ладно, твое дело помалкивать!
– Пресс встает, протягивает Левашову руку.
– Ну, давай я тебя, капитан, поздравлю!
– Левашов, - и я!
– тянется Метшшов.
– Тихоня!
– Орден могут дать!
– Только вот что, сотруднички!
– грозно говорит Пресс.
– Левашов кадровый офицер. Что можно ему - не велено вам. В командировках не геройствовать!
– Как бы не так!
– негромко говорит Гуарий, и все, кто слышит его, смеются.
5
Один за другим исчезают за поворотом голубые автобусы.
Вчера войска нашей армии освободили город М. Сегодня вслед за политотделом туда переезжает и редакция. Это - вплотную к фронту. Утром, перед самым отъездом, нам выдали пистолеты и по две гранаты. Карманы моего полушубка тяжело оттянуты.
Обойтись в этот раз своим транспортом мы не смогли: полуторка доверху завалена бумагой, перегружать автобусы рискованно. Кудрин, Гранович и я должны добираться на попутных машинах. Левашов и Гуарий выехали в части еще вчера. Сначала решаем ехать все вместе, но опытный Кудрин советует поступить иначе.
– Рассчитывать надо только на кабины, по одному.
Машины идут не порожняком, да и ехать в открьпом кузове нелепо. Поморозимся.
"Проголосовав", Кудрин уезжает первым.
– Поторапливайтесь, - прощается он.
– Не забудьте, что завтра Новый год.
Потом устраивается на трехтонке, груженной ящиками с патронами, Гранович. Я остаюсь один.
Машин, как нарочно, нет. Вернее, они идут почти нескончаемым потоком, но рядом с шофером кто-нибудь уже сидит. Направление у всех одно: на запад, к фронту.