Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

Загоскин Михаил Николаевич

– И, государь милостивый!
– подхватил земский, - можно б, кажется, поклониться королю польскому Смоленском. Не важное дело один городишко! Для такой радости не только от Смоленска, но даже от пол-Москвы можно отступиться.

– Я повторяю еще, - сказал Юрий, не обращая никакого внимания на слова земского, - что вся Москва присягнула королевичу; он один может прекратить бедствие злосчастной нашей родины, и если сдержит свое обещание, то я первый готов положить за него мою голову. Но тот, - прибавил он, взглянув с презрением на земского, -

тот, кто радуется, что мы для спасения отечества должны были избрать себе царя среди иноплеменных, тот не русский, не православный и даже - хуже некрещеного татарина!

Молчаливый незнакомец с живостию протянул свою руку Юрию; глаза его, устремленные на юношу, блистали удовольствием. Он хотел что-то сказать; но Юрий, не заметив этого движения, отошел от стола, взобрался на печь и, разостлав свой широкий охабень, лег отдохнуть.

– А что, - спросил Кирша у хозяина, - чай, проезжие гости не все у тебя приели?

– Щей нет, родимый, - отвечал хозяин, - а есть только толокно да гречневая каша.

– И на том спасибо! Давай-ка их сюда.

– А его милость что будет кушать?
– спросила заботливо хозяйка, показывая на Юрия.

– Не хлопочи, тетка, - сказал Алексей, войдя в избу, - в этой кисе есть что перекусить. Вот тебе пирог да жареный гусь, поставь в печь... Послушайте-ка, добрые люди, - продолжал он, обращаясь к проезжим, - у кого из вас гнедой конь с длинной гривою?

– Это мой жеребец, - отвечал молчаливый незнакомец.

– Ой ли? Ну, брат, какой знатный конь! Жаль, если он себе на какой-нибудь рожон бок напорет! Ступайка скорей: он отвязался и бегает по двору.

Незнакомый вскочил и вышел поспешно из избы.

– Что это за пугало? Не знаешь ли, кто он?
– cnpjсил земский у хозяина.

– А бог весть кто!
– отвечал хозяин.
– Кажись, не наш брат крестьянин: не то купец, не то посадский...

– Откуда он едет?

– Господь его знает! Вишь, какой леший, слова не вымолвит!

– Да! у него лицо не миловидное, - заметил купец.
– Под вечер я не хотел бы с ним в лесу повстречаться.

– А какой ражий детина!
– примолвил стрелец, - я таких богатырских плеч сродясь не видывал.

Между тем Алексей и Кирша сели за стол.

– Ну, брат, - сказал Алексей, - тесненько нам будет: на полатях лежат ребятишки, а по лавкам-то спать придется нам сидя.

– Молчи! будет просторно, - шепнул Кирша, принимаясь есть толокно.

Купец, который не смел обременять вопросами Юрия, хотел воспользоваться случаем и поговорить вдоволь с его людьми. Дав время Алексею утолить первый голод, он спросил его: давно ли они из Москвы?

– Седьмой день, хозяин, - отвечал Алексей.
– Словно волов гоним! День стоим, два едем. Вишь, какую погоду бог дает!

– А что, вы московские уроженцы?

– Как же! мы оба с барином природные москвичи.

– Так вы и при Гришке Отрепьеве жили в Москве?

– Вестимо, хозяин! Я был и в Кремле, как этот еретик, видя беду

неминучую, прыгнул в окно. Да, видно, черт от него отступился: не кверху, а книзу полетел, проклятый!

– Ему бы поучиться летать у жены своей, Маринки, - сказал стрелец. Говорят, будто б эта ведьма, когда приступили к царским палатам, при всех обернулась сорокою, да и порх в окно!.. Чему ж ты ухмыляешься?
– продолжал он, обращаясь к купцу.
– Чай, и до тебя этот слух дошел?

– Не всякому слуху верь, - сказал с важностию купец.

– Знаю, знаю! вы люди грамотные, ничему не верите.

– Ученье свет, а неученье тьма, товарищ. Мало ли что глупый народ толкует! Так и надо всему верить?

Ну, рассуди сам: как можно, чтоб Маринка обернулась сорокою? Ведь она родилась в Польше, а все ведьмы родом из Киева.

– Оно, кажись, и так, хозяин, - продолжал стрелец, почти убежденный этим доказательством, - однако ж вся Москва говорит об этом.

– Да она и теперь еще около Москвы летает, - сказал Кирша, положа на стол деревянную ложку, которою ел толокно.

– Неужели в самом деле?
– вскричал купец.

– Я сам ее видел, - продолжал спокойно запорожец.

– Как видел?

– А вот так же, хозяин, как вижу теперь, что у тебя в этой фляжке романея. Не правда ли?

– Ну, да; так что ж?

– Ничего.

– Но где ж ты ее видел?

– Где? Как бы тебе сказать?.. Не припомню... у меня морозом всю память отшибло.

– Добро, добро, - сказал купец, - дай-ка сюда свой стакан...

– Спасибо! Да наливай полнее... Хорошо! Ну, слушай же, - продолжал запорожец, выпив одним духом весь стакан, - я видел Маринку в Тушине, только лгать не хочу: на сороку она вовсе не походит.

– В Тушине?

– Да, в Тушине, вместе с Димитрием, которого вы называете вторым самозванцем, а она величает своим мужем.

– Вот что!.. Так ты и Тушинского вора знаешь?

– Как не знать!

– Правда ли, что он молодчина собою?
– спросил стрелец.

– Какой молодчина!.. Ни дать ни взять польский жид. Вот второй гетман его войска, пан Лисовский, так нечего сказать - удалая голова!

– Лисовский!
– вскричал купец.
– Этот злодей!., душегубец!..

– Да, хозяин, где он пройдет с своими сорванцами, там хоть шаром покати!
– все чисто: ни кола ни двора.

Но зато на схватке всегда первый и готов за последнего из своих налетов сам лечь головою - лихой наездник!

– Так ты его знаешь?
– спросил купец.

– Как не знать! Дай-ка, хозяин, еще стаканчик...

За твое здоровье!..

– Говорят, у этого Лисовского, - сказал купец, спрятав за пазуху свою фляжку, - такое демонское лицо, что он и на человека не походит.

– Да, он не красив собою, - продолжал Кирша.
– Я знаю только одного удальца, у которого лицо смуглее и усы чернее, чем у пана Лисовского. Прежде этого молодца не меньше Лисовского боялись...