Юрод

Евсеев Борис Тимофеевич

Маркиз де Сад.
– Я резать отказуюсь. Пошел ты в свинячье гузно. (С угрозой.) Приедет Нилыч - все как есть доложу ему...

Ведущий.
– Угу. Угу. Так. А кого же вы, мосье Полкаш, сыграть желали б?

Маркиз де Сад (потупясь, застенчиво).
– Ельцина...

Ведущий.
– Тю-тю-тю. Ну, ты, брат, хватил! Ты, ясное дело, псих, но до такой-то степени забываться зачем?

Маркиз де Сад.
– А чего? Я ведь не критиковать. Я со всей душой... С уважением... А на кой мне твой маркиз! Я как Борёк хочу:

раз-два, и пошабашили.

Ведущий.
– Дурак вы, мосье Полкаш. Лечиться вам у нас и лечиться, я вижу... На кого замахнулся! А?.. Быдло!

Маркиз де Сад.
– А чего? Я ведь сыграть только...

Ведущий.
– Ну, и что же ты, пачкун гадкий, сделаешь в первую голову, когда Ельциным станешь?

Маркиз де Сад.
– Приватизацию полную сделаю. И эту... как ее...

Р...реституцию... А тебя, сучий потрох, на рудники! Уран нюхать! сгною! С...С...

Ведущий.
– Ах ты, пачкун гадкий, пачкун военный! А ну, марш в процедурный кабинет! Бе-гом!

Маркиз де Сад.
– Не пойду... Я свободный человек... Не подходи. Не дамся.

Санитарам - дамся! Тебе - шиш!.. Шиш, шиш, шиш!

Ведущий.
– Так. Бунт шестерок. (Говорит в сторону оператора.) Снимайте, прошу вас, без перерыва. (Снова обращается к группе больных.) Ну, тогда Председатель Секции Копьеносцев. Ваш выход. Ваша ролька. Хоть оно немного и не по сценарию, ну да пусть уж... Ремарка... хэгэгэм... по ходу пьесы.

Тут телеприемник дал неожиданную озвучку, из него вылетел мягкий хлопок, потом просыпались на пол короткие рубленые свисты, и Серов открыл глаза.

По громадному экрану ползли какие-то речные пятна, шла рябь, никакого изображения на нем так и не появилось, но зато раздался из ящика высокий, напряженный, сначала как всегда тревожащий, но потом и успокаивающий больных голос Хосяка:

– Ветер. Ветер у нас и жара. Пыльная буря в степи собирается. А у вас... У вас никакого ветра. Прохладно. (Серов тут же ощутил приятную, прильнувшую к щекам прохладу.) У вас тишь. Гладь. У вас покой и воля. Да, воля... Потому что вы все любите друг друга. Вы Глобурду Степана Витальевича - обожаете. А он вас.

Прохлада. Спокойствие. И тишь - вокруг. Только вот... Головы ваши бедные. Они...

Чуть, немного только - больны... (Серов помотал головой, пытаясь сбросить трескотню далеких грустно-тоскливых радиоволн.) Да... Больны... Но мы поможем, метод наш успешный. Театр наш очистительный вас успокоит. Подлечит. Сотрет ваше прошлое. Прояснит настоящее. Высветлит будущее. Слушайте меня. Успокойтесь.

Примиритесь. Обиды отбросьте. Мозг от мыслей очистите. Сквозь вас уходит ветер.

Пыльная буря проходит сквозь вас. Она покидает вас! Еще немного - и вы здоровы.

Сильны. Трудоспособны. Играйте. Играйте пьесу. Играйте свою нынешнюю жизнь.

Очищайте себя. Очищайте меня. Очищайте мир от страдания и слез...

Голос Хосяка

исчез так же неожиданно, как и появился. Экран очистился от речных пятен, истаяли свист и хрип, уплыла на юг и сошла там на нет зловещая пыльная буря. Но тревога, как только стих Хосяков голос, вновь вернулась.

Серов встал, громыхнул сиденьем. Женщина, полыхнув молочной белизной груди, на столе приподнялась, но тут же и опустилась на операционное ложе вновь. Глобурда, все это время державший скальпель театрально в руках, уронил его на пол. Серов двинулся к выходу из небольшого зала с зашторенными окнами.

– Вы куда же это, Дмитрий Евгеньевич?

Серов хотел ответить, но только выбулькнул что-то из себя с хрипом.

– Понимаю... Понимаю...
– зашелся в сочувствии и сожалении Глобурда.
– Ох как понимаю! Не верите вы в наш телетеатрик! Не верите в, так сказать, наш маленький оркестрик под управлением любви! А мы-то, дурни, старались! А мы-то, полоумные, буковки и словечки просчитывали! Афанасий Нилыч четыре ночи не спал, рольки выписывал. И все из-за вашего невроза гребучего, между нами...

Серов еще раз что-то булькнул и решительно двинулся к выходу из зала. От зашторенной двери тут же тихо, как тень, отделился и встал на пути уходящего невысокий, но крепкий, напомнивший Серову отполированный временем рукастый и ногастый корень, санитар по кличке Молдован.

Серов на миг приостановился, потом двинулся дальше.

– Ты куда пошел?!
– взвизгнул вдруг Глобурда, видимо, почуявший, что больной вот так, запросто, да еще и на глазах других больных, может из зала уйти.
– А "шпанские мушки" на вечеринке у маркиза? А сцена заговора в Секции Копьеносцев?

Это ведь тебя, козла, мы ею лечить будем! Для тебя вся эта психотерапия придумана. А ты... ты... Ну-тко, придержи его, Молдован Иваныч!

Молдован сделал два шага вперед и, ни слова не говоря, заехал Серову в глаз, а второй рукой саданул под дых. Лицо Серов успел кое-как прикрыть, а вот солнечное сплетение оставил без защиты и тут же кулем повалился на пол.

– Все отменить!
– рыкнул Глобурда.
– Полная замена сценария по ходу лечения!

Пьеса "Маркиз раскрывает заговор" снимается с репертуара! Лилька, прикрой живот!

Начинается другая пьеска! Ай да Нилыч! Ай да анфан террибль! Глядите, ребята! Он и это предусмотрел! Вторая пьеска... Даже не пьеска, а так... интермедия...

Называется "Российский цирюльник". Пьеска простая! Проще, проще паренной в кастрюльке репы! А ну, мосье Полкаш, забудьте обидочку да и выбрейте мне господина Серова по первому разряду! Будем его лечить наложением рук на голый череп! Электрошоком лечить будем!

Серов попытался подняться. Но его тут же придавили к полу Цыган и, видимо, переставший обижаться на Глобурду Полкаш...