Ютланд, брат Придона

Никитин Юрий Александрович

Некоторое время прислушивалась к странному ощущению покоя, некое непонятное и сладко тревожное чувство, что еще никогда ее не посещало. Ютланд тоже не шевелится, лицо отрешенное, словно вслушивается в далекую и чудесную музыку, которая звучит только для его ушей.

Наконец она повернулась к нему и крепко обняла его.

– Ют, все будет хорошо!

Он обнял в ответ, побаюкал в руках, как ребенка в одеяле.

– И у тебя.

Они так и заснули, держа друг друга в объятиях. Никогда она не чувствовала себя

так уютно, находясь в одеяле, как гусеница в коконе, а еще и Ют обнял ее крепко и держал в руках так, что никакой зверь ее не посмеет обидеть. Она чувствовала поверх тонкой ткани его твердые горячие руки, блаженное тепло идет от них и разливается по ее телу настолько непривычной негой, какую никогда в жизни еще не испытывала.

Утром она долго не поднимала веки, прикидываясь, что еще спит, а он, хоть и проснулся, это чувствуется, все так же держит ее крепко и бережно. Она бы даже сказала, что нежно, но дикий пастушок вряд ли даже слово такое слышал…

Наконец он очень осторожно расцепил руки, одну вытащил из-под ее головы, отошел на цыпочках. Она вздохнула, дальше притворяться уже неинтересно, раскрыла глаза, зевнула сладко, потянулась и села, придерживая рукой одеяло на груди.

Ютланд что-то шептал на ухо коню, тот с недоверием фыркал и смотрел дикими глазами.

– Доброе утро, – пропела она и заулыбалась, как ясное солнышко, мама говорила, что женщина должна быть всегда очаровательной, за исключением случаев, когда на чем-то настаивает. – Как спалось?..

– Паршиво, – ответил Ютланд хмуро.

– Что случилось?

– Да вот кто-то влез в наше единственное одеяло и завернулся в него, как червяк, – ответил он. – Не знаешь, кто это?

– Не представляю, – пропела она сладким голоском. – Но в такую жаркую ночь, надеюсь, ты не околел?

– Но замерз, – соврал он.

Она снова улыбнулась и проговорила уже тверже таким голосом, что исключал возможность отказа или неповиновения:

– Ты заедешь в ближайшее село, а я подожду в лесу.

– Зачем? – спросил он тупо.

Она вспыхнула.

– Как зачем? Ты уже забыл, что я сижу, как пугало, в твоем одеяле?..

– Почему как пугало? – спросил он. – Тебе идет…

– Дурак, – сказала она, так и не поняв, съязвил или же хотел, но не сумел сказать приятное. – Мне платье нужно!

– А-а-а, – протянул он, – извини, я тоже подумал, что в одеяле как-то не то, тебе лучше в мешок. А одеялом укрываться…

Она от злости покраснела, он отшатнулся.

– Понял-понял!.. Едем в ближайшее село. Может, лучше в город?

– Нет, – отрезала она, – в город в таком виде? С ума сошел! А тебе такое важное дело, как покупку платья, разве доверишь?

Он сказал растерянно:

– Такое важное… конечно, нет! Сам побоюсь браться. Но зачем тогда в село…

– В селе ты купишь хоть что-то, – выкрикнула она, – что все равно выброшу, когда попаду в город! Да и не будет в селе ничего такого, что изволила бы носить высокородная принцесса великого Вантита!

– А-а-а, – сказал он снова, – понятно…

И хотя понятнее не стало,

но лучше не спорить, она так убеждена в том, что говорит высшую истину, выше которой могут разве что-то промямлить только боги, что глупо спорить, а то еще бросится с кулаками.

Алац подошел ровным шагом, на ходу что-то дожевывает, ей показалось, что в пасти мелькнул хвост и лапы ящерицы, но он посмотрел на нее строго черным глазом, и она сразу же засюсюкала:

– Ах какой ты бодрый с утра!.. Ах какой ты замечательный!

Ютланд вытащил из сумки еду и разложил на скатерти, на завтрак достаточно хлеба и сыра, Мелизенда не спорила, Ютланд старался не смотреть, как появляется ее тонкая белая рука, как нежные пальчики берут ломоть хлеба, как другой рукой придерживает сползающее одеяло, но глазные яблоки сами поворачивались в орбитах, он даже есть стал медленнее и уже не чувствовал вкуса, только смотрел, как она грациозно откусывает белыми жемчужными зубками…

– Хорошо у тебя хорт готовит, – сказала она с одобрением.

– Это не хорт, – буркнул он.

– А кто, конь?.. Молодец он у тебя.

– Все куплено на базаре, – сказал он. – Ладно, доедайте здесь с хортом, а я пока оседлаю нашего повара. Скатерть только не сжуй, хорошо?

Алац посмотрел на нее с подозрением, какие-то непонятные речи от этой недоженщины, Ютланд взгромоздил на его спину седло, Мелизенда вызвалась помочь, удивив несказанно, потом подумал, что для нее это только игра, во дворце могла видеть только игрушечных лошадок.

Пока она пыталась застегнуть хоть одну из пряжек подпруги, он собрал мешки, навьючил на Алаца. Хорт пытался помогать Мелизенде и азартно выдергивал ремешки из ее рук.

Когда он оказался в седле и протянул к ней руку, она уловила нечто в его взгляде, что можно бы истолковать как смущение. Похоже, наконец-то уловил, что она в одеяле не чувствует себя так же прекрасно, как в своих дворцовых платьях, и поднял ее осторожно, стараясь, чтобы ненароком не выдернуть ее из ее кокона.

Алац тоже осторожничал, чутко улавливая настроение юноши, пошел быстрой рысью, но не диким галопом, когда ветер точно сорвал бы с нее то, что служит одеждой.

Она чувствовала, что ее тянет задираться на каждом шагу, это потому, что вчера ухитрились заснуть с ним в обнимку, а это недопустимо, он же пастух, и вообще так нельзя, она понимает уже, а то, что это было волшебно прекрасно – только ухудшает все, она, выходит, совсем испорченная…

Ютланд тоже держал ее осторожно, как никогда, хотя и сам не понимал почему. Его руки сами чутко отзывались на любое ее движение, не давая свалиться, но и не прижимая к себе с той небрежностью, как было раньше.

Два села проскочили мимо, слишком малые и дикие, не сёла даже, а деревни, зато третье показалось достаточно зажиточным, на одном доме даже флюгер в виде петушка на палочке.

Она сказала быстро:

– Я подожду здесь!

Он огляделся, десяток деревьев, густой кустарник, небольшая балка, поколебался, но ссадил ее и сказал со вздохом: