Южный узел
Шрифт:
И жить, и умереть. Бывают красивые семьи. Среди тысяч обычных. И хотя Костя с самого начала знал, что у Мари чахотка, но всё надеялся, что Господь подкинет ещё годок. Так прошло 14 лет.
Шурка крепко держал брата за плечи, заставляя разговаривать с собой, не отвлекаясь на тень жены, будто бы кружившую тут же по комнате.
— Смотри на меня. На меня! — требовал он. — Рассказывай мне. Её здесь нет.
Костя поперхнулся воздухом. Хотел возражать, а потом уткнулся брату в плечо, горестно и тяжело задышал, затрясся боками.
— Плачь! Плачь! — требовал Шурка,
— Мы собирались в июне во Флоренцию. Мари хочет…
— Хотела.
Это и прорвало плотину. Брат наконец разрыдался.
— Я заберу детей, — говорил старший. — А ты пока сдай дела. Твоя миссия окончена. Домой. Тебе лучше сразу на театр военных действий. Развеемся. Вспомним старое.
Обратно он возвращался с племянниками. Глядел на малышей, таких похожих на его собственных, и думал, как странно складывается жизнь. В четырнадцатом году, после свадьбы брата, подарил свою деревеньку. Была у него не родовая, выслуженная. Сосновка. Думал, зачем мне? Я перекати-поле. А тут семья. Настоящая. По любви. Может, на старости лет притулюсь. Теперь выходило: и дом у него, и к своим пятерым он везёт ещё двоих. Разве непонятно: единственное горе — смерть. Всё остальное поправимо.
22 апреля, в именины императрицы, бал был не самым большим и не самым пышным. Но, пожалуй, самым элегантным и изящным за целый год. На этот раз Эрмитажная галерея живописи обратилась в танцевальную залу. Просто удивительно, как хорошее освещение и гирлянды цветов преображают покои. Знакомые комнаты становятся волшебным чертогом, стоит только расставить вазы и вкатить кадки с пальмами.
В первый раз Александр Христофорович озаботился количеством свечей, прогорающих за один такой вечер.
— Мать, мы сколько воска тратим?
Он вступал в зал под руку с супругой. Лизавета Андревна была, как это, «в полном расцвете пленительности»? На его взгляд, расцвет пленительности у неё наступал ближе к зоре и далеко не в таких нарядах. Но следует верить художникам.
Чеканный профиль, нос с горбинкой, чёрные брови вразлёт, чуть поджатые губы. А ведь несладко ей с ним! И когда искоса бросает на него взгляд, легко прочесть: «Всю ты душу мою вынул». Шурка даже расстроился. Неужели он такой плохой муж? Ведь старается… Вспомнилось, как весной 24-го поехал на ту сторону реки навещать сестру, а Нева возьми да и вскройся. Пришлось три дня куковать. Даже весточку домой не пошлёшь.
Через трое суток явился. У жены было такое выражение лица, будто с грохотом упала рама и вылетели все стёкла. Лизавета Андревна решила, что супруг вздумал перебежать по движущимся льдинам. И утонул. Вообще-то в его стиле. Но годы…
Увидев мужа живым, она закричала от радости и упала ему на грудь, но в глубине глаз застыл вопрос: почему?
Почему не побежал? Нет, слава богу, что не побежал. Но всё же… С тех пор временами она как-то странно посматривала на него, точно решала: знает ли этого человека? Тот ли?
Впрочем, в ноябре всё встало на свои места. Страшное наводнение снесло полстолицы. Александр
Нырял и плавал на холоде весь день. Наконец добрался домой, где никто ни сном ни духом не знал о его геройствах. Накануне повздорили: не то напился, не то за кем-то ухлестнул — уже не помнил.
Лизавета Андревна встретила мрачно, но, увидев воду, текущую прямо на лестницу, ахнула, схватила за руку, потянула внутрь. Закричала на слуг, чтобы вёдрами грели воду и лили в ванну. А сам муж прилип к печке и наотрез отказывался двигаться, только на пол с него натекала преогромная лужа.
Когда Шурка уже отогревался, лёжа в невероятно большом корыте для белья, Лизавета Андревна вошла, присела на край и взяла его за руку.
— Ты прости меня… — Она сдула со лба влажную чёрную прядку. — Вечно я…
Узнала-таки! Он довольно заухмылялся, притянул жену к себе, едва не уронил в кипяток и, с трудом видя её лицо сквозь пар, целовал долго, без пощады. Ещё поживём.
— Так сколько воска?
— Смотря какого, — рассеянно отозвалась дама, поводя направо и налево головой и стараясь держать подбородок как можно выше.
До появления августейшей четы танцев не начинали, но, едва отворились двери и в зал вступили император с императрицей, заиграла мазурка. Множество пар, ожидавших только взмаха смычка, пустились в пляс. Но сами венценосцы, обычно такие ласковые и общительные, выглядели несколько странно. Государь с наигранной весёлостью держал жену за руку, но старался смотреть куда угодно, только не на неё.
А Александра Фёдоровна — лёгкая, как пёрышко, и живая, как лесной родник, бегущий по камням, — сейчас походила на тень самое себя и даже ступала как-то неуверенно. Она и сейчас была самой красивой и грациозной из присутствующих дам. Но выражение растерянности, даже испуга портило её.
Целая толпа красавиц окружила государя, повсюду следуя за ним, жадно пожирая глазами и ловя каждое слово. Он среди них смотрелся, как римский триумфатор, гордо вздымая плечи. Но минутами на его лице мелькало точно такое же, как у жены, выражение потерянности. Словно и он не знал, куда идти.
Ну да ему готовы были помочь! Тон задавали графиня Строганова, графиня Завадовская и совсем юная княжна Урусова — девушка лет 18, изумительно красивая, пышная, бело-розовая, очевидно, не понимавшая, как себя держать.
О ней уже все шептались и делали неблагоприятные заключения, которые бедняжка только подтверждала своей полной покорностью перед императрицей и каким-то испугом пополам с недопустимой короткостью в отношении императора.
Окружающие изо всех сил старались этого не замечать. Но дамы уже с явной холодностью огибали княжну, не здороваясь с ней. А деловые люди, напротив, начинали оказывать знаки внимания. Мимоходом, не чересчур заметно, но всё-таки.
Танцевали много. Катионы, мазурки, галоп, вальсы. Последние государь, как галантный рыцарь, отдавал супруге. И когда они шли в паре вместе, то взаимное напряжение чувствовалось даже на расстоянии.