За чертой милосердия. Цена человеку
Шрифт:
— Этого я не знаю, но все его статьи написаны ярко, интересно и доказательно.
Орлиев внимательно посмотрел на него и, отодвинув широким жестом посуду на столе, вдруг поднялся.
— Пойдем-ка, проветримся на свежем воздухе,— взял он за плечо Виктора.— А вы,— он строго посмотрел на Панкратова и на Котьку,— занимайте хозяйку, смотрите, чтоб не скучала.
— Можно и я с вами? — спросила Лена.
Орлиев, как бы не слыша, направился к двери.
— Леночка, мы скоро вернемся.— Виктор понял, что Тихону Захаровичу хочется поговорить с глазу на глаз.
ГЛАВА
Они пересекли шоссе и по узенькой тропе-межнице спустились к озеру. Орлиев подошел к самой воде и молча сел на большой плоский камень. Виктор опустился рядом. Был тот безветренный и прохладный час августовских закатов в Карелии, когда огромное, как бы разбухшее за день солнце уже коснулось вершин дальнего леса и багрово-красная полоса лежала на всей глади озера — от берега до берега. Лишь изредка кое-где всплеснет верховодка. Ровные расходящиеся круги подолгу держатся на зыбкой воде и медленно, незаметно для глаза, гаснут, чтобы возникнуть снова, в другом месте, всколыхнуть красную солнечную дорожку и снова раствориться в озерном покое.
Гремела музыка. Звуки отражались от воды, скрадывалось расстояние, и казалось, песню о лихом шофере и тяжкой фронтовой дороге поет не динамик у поселкового клуба, а все вокруг — озеро, небо, берег.
— Куришь?
— Курю.
— Угощайся.— Тихон Захарович протянул пачку «Беломора» и, помолчав, потребовал: — Ну, рассказывай!
— Что рассказывать,— быстро отозвался Виктор, подумав: «Неужели он знает? Неужели сейчас?.. Нет, нет, только не сейчас, потом, когда-нибудь — потом».
— О себе. Девять лет не виделись. Как жил-то после госпиталя?
...Что ж, после госпиталя Виктор жил неплохо. Три года работал на заводе, учился, окончил вечернюю школу рабочей молодежи, поступил в лесотехническую академию...
— Почему в лесотехническую? — остановил его Ор-лиев.
— Как почему? — не понял Виктор.
— Почему не в артисты пошел или там журналистом не заделался? Парень ты умный, лицом ничего, за словом в карман не лезешь, жил бы себе припеваючи.
— Шутите бы,— смутился Виктор, не зная, в шутку или всерьез принимать слова Орлиева.
— Какие тут шутки! Некоторые вон в дипломатическую школу пытались, и туда, и сюда тыркались... А теперь других через газету учат. А ты почему в лесотехническую?
Виктор понял, на кого намекает Орлиев. Но странное дело, теперь слова командира не вызывали в нем прежнего протеста. Он промолчал. Орлиев отвернулся, задумался.
— А знаете, Тихон Захарович, я и сам много думал — почему? Я не выбирал. И не потому, что в другие институты меня не приняли бы: школу я с медалью закончил. Но еще после госпиталя решил — пойду в лесотехническую.
Орлиев требовательно посмотрел на Виктора. И тот стал продолжать.
— Вышел я из госпиталя, дали мне увольнение по чистой, инвалидность на полгода, езжай, куда хочешь. А куда мне ехать? Родных никого. Из детдома я. Была на Смоленщине бабушка, да и та перед войной умерла»
— Ну и дальше?
— Так вот, вышел я из госпиталя,— словно обрадовавшись,
Виктор с радостью заметил, что его рассказ пришелся по душе Орлиеву*
— Складно у тебя вышло!.. Чего ж ты иам-то никому не написал... Нелегко было учиться на стипендию, помогли бы!
— Весной, пока я в госпитале был, перевели отряд в другое место. Так и потерял я всех... Я писал... Много раз писал. И в отряд, и в штаб партизанского движения...
— Да, как раз в марте нас в Заполярье перебросили... А в октябре в Петрозаводске партизанский парад был. Знай я твой адрес, обязательно вызвал бы...
Виктор подумал, что, не случись этой переброски отряда, вся его жизнь наверняка сложилась бы по-другому. Лучше или хуже — кто знает, но обязательно по-другому. Все могло выйти проще. Как у других. Сразу направили бы на работу, устроился бы и жил, как живут многие товарищи по отряду. Не было бы этих долгих девяти лет переживаний из-за той мартовской ночи! Если бы он знал тогда, что Тихон Захарович так хорошо относится к нему!
— Ты, Курганов, молодец! Ты идешь по жизни правильной прямой дорогой... Не то, что некоторые... В партию вступил?
— Нет...
— Почему?
— Да так как-то,— замялся Виктор.
— Зря,— отрубил Орлиев.
«Нет, сейчас я ничего не скажу,— решил Виктор.— Поработаю, сживемся поближе, и потом пусть судит...»
— В партию тебе обязательно надо вступить. Пора уже... Ты теперь людьми руководить должен. Рекомендация нужна — я всегда готов.
— Спасибо, Тихон Захарович.— Виктор, почувствовав, что его лоб покрывается испариной, отвернулся в сторону, незаметно вытер его платком.
— Ты вот о Чадове заговорил,— продолжал Орлиев.— Я так скажу — таких людей я не люблю... А не люблю потому, что не верю таким. Конечно, он умный, кто спорит... Но нет у него святого трепета перед великой целью, во имя которой мы живем... Случись беда — из таких предатели выходят.
— Но ведь воевал он неплохо,— напомнил Виктор.
— Ну и что ж... Против фашизма и бывшие преступники сражались. Фашизм — это явный враг... Против него сражались даже наши нынешние враги... Вот так! Чадов после войны хотел попасть в дипломатическую школу. Он ведь умный, хитрый, языки знает — специально изучал... Попросили у меня характеристику. Ну, я написал все, что думаю... С тех пор получил за эти восемь лет пять разносных статей в газете, и в общем, может быть, и правильно, но жалко, что пишут их такие люди, как Чадов.