За чертой милосердия. Цена человеку
Шрифт:
В конторе сидят мастера, бригадиры, десятники. Поглядывая в окна, они ждут. Виктор догадывается, что ждут они не только машин — три автофургона уже стоят на шоссе, а никто из конторы не уходит. «Наверное, будет планерка»,— думает он, обходя по очереди всех присутствующих и молча пожимая руки.
— Тихон Захарович, Курганов пришел! — крикнул Панкратов в сторону кабинета начальника.
Орлиев вышел веселый, словно помолодевший. Здороваясь с Виктором, добродушно пошутил:
— Сразу видать, жена молодая — спишь долго.
—
Орлиев сердито посмотрел на него и вдруг нахмурился.
— А Рантуева где? Мне говорили, она приехала.
Виктор растерянно оглядывается, ищет ее глазами.
Как это он забыл, что на планерке должна быть и Оля? Столько думал о ней, готовился к этому — и вдруг в последнюю минуту забыл о ней?
Помощник мастера с участка Рантуевой, тщедушный старичок в ватном жилете, в зимней шапке, приподнимается и, моргая, поясняет:
— Она... это самое... наказывала, чтоб ее не ждали. По семейным делам... это самое... не успеет.
— На работе она будет сегодня?
— Будет, будет,— кивает старичок.
«Может, и хорошо, что мы встретимся не здесь»,— думает Виктор.
Орлиев помолчал, постучал пальцами по письменному столу и сказал:
— Вот так, товарищи! Курганов — наш новый технорук. Зовут его Виктор Алексеевич. Человек с высшим образованием. Бывший партизан... Вот так! Его указания прошу выполнять беспрекословно... Вопросы есть?
Вопросов не было.
— У тебя, Виктор Алексеевич, есть что сказать?
— Пока, к сожалению, нечего.
— Так вот. Задание каждому известно. Кровь из носу— а план давать! Без плана нечего из лесу возвращаться. Который месяц проваливаем. Хватит. Тебя, Ола-ви Нестерович, прошу — на план жми, на подсобные работы силы не отвлекай. А тебя, Панкрашов, предупреждаю. Если не наладишь вывозку, приму строгие меры. Добавочную машину тебе дали? А где результат?
— Трелевка подводит. Участок такой, что трактора тонут. По колено в болоте работаем,— жалобно подает голос Панкрашов.— На таком участке на лебедках впору трелевать, а не тракторами.
— Тебе, может, еще самолет понадобится! — Орлиев отвернулся от Панкрашова и дал понять, что планерка закончена.
Уже был восьмой час утра. Мастера и бригадиры один за другим потянулись из конторы к ожидавшим их грузовикам.
Когда остались вдвоем, Виктор спросил у Орлиева:
— Где же мой предшественник? У кого мне принимать дела?
— Какие там дела! — махнул тот рукой.— На Мош-никова не надейся, в дела вникай сам. А бумаги он потом тебе передаст.
— Приказ на меня уже есть?
— Приказ будет, не беспокойся.
ГЛАВА ВТОРАЯ 1
Когда Лена вошла в избу, тетя Фрося с красными от слез глазами сидела на лавке и безучастно смотрела на топившуюся печь* На столе лежала горка очищенной картошки, поверх шелухи был брошен нож. Печь уже прогорела,
— С добрым утром, тетя Фрося! — тихо сказала Лена и лишь потом подумала: «Для нее это утро совсем не доброе!»
Старуха кивнула в ответ и как бы нехотя вымыла чугунки, наполнила их водой, задвинула в печь.
Лена умылась и хотела помочь. Но тетя Фрося без слов взяла из ее рук нож, дав понять, что управится сама.
Лена присела на лавку и стала смотреть в раскрытое окно, которое выходило на неширокий залив. На другом берегу виднелись стандартные дОхма нового поселка. Оттуда и доносились звуки, так заинтересовавшие Лену час назад. Теперь все это — и интерес, и волнение, и радость предстоящего познания — отступило перед крохотным кусочком житейской драмы. Тут тоже предстояло познание, но оно было совсем другим — оно не обещало радости.
— Не сердись. У тебя все еще впереди,— вдруг услышала она голос тети Фроси. Старуха, опершись на ухват, смотрела на нее с доброй улыбкой.
— Что впереди? — спросила Лена.
— Наработаешься. Гляжу, обиделась, что картошки чистить не дала. Не обижайся, горе не велико.
— A-а... Я не обижаюсь.
— Ну и умница. Нечего гордость зазря показывать. Не люблю я гордых, через них и жизнь навыворот идет.
«Это она об Ольге»,— подумала Лена, и снова ее охватил прилив нежности и жалости к одинокой хозяйке. Хотелось как-то поддержать ее, посочувствовать, но будет ли рада тетя Фрося тому, что Лена оказалась невольной свидетельницей их разговора с невесткой?
— Питаться, поди, в столовой будете?
Этот вопрос застал Лену врасплох. Они е Виктором как-то не думали об этом.
— А у вас разве нельзя? — решительно спросила она.
— Отчего нельзя? Можно. Только придется ли вам наша еда по вкусу? Разносолов мы не готовим.
— А вы думаете, мы к разносолам привыкли? — обрадованно засмеялась Лена,— На стипендию не очень пошикуешь,
— Ну, смотрите сами. Коль не понравится, говорите, не обижусь.
Тетя Фрося подробно выспросила Лену, кто она и откуда. Узнав, что ее родители погибли во время войны, вдруг тихо заплакала. Лена смотрела, как она кончиками платка вытирает слезы, и ей самой вдруг захотелось плакать. Эти слезы словно сроднили их.
Когда сварилась картошка, тетя Фрося достала соленых волнушек, сметаны, зажарила в малой воде ряпушки и принялась так угощать Лену, как будто после многих лет встретила родную дочь, которую считала погибшей.
— Ешь, ешь, сиротушка моя! — приговаривала она, подкладывая Лене самые лучшие куски.— У чужого стола, чай, не много сладкого повидала...
Лена, тщательно подбирая слова, чтобы чем-либо не умалить искренней доброты старушки, пояснила, что хоть и росла она без родителей, но о ней заботилась родная тетка. Однако тетя Фрося по-своему истолковала ее смущенное объяснение: